19. Наташа III

А тем временем настал момент, когда мне предстояло резко изменить свою жизнь-судьбу. Позади пять московских лет и три подряд неудачных романа с Ленами (прям Лен-конвейер какой-то!). Пора было резко менять и обстановку, и женские судьбоносные имена. Больше того, может быть, пора было уже и жениться. По крайней мере судьба начала меня упорно к этому подталкивать.

Выбор места жительства зависел в какой-то мере от меня: имелось пять вариантов распределения в областные и краевые центры, где меня ждали. Выбрал я чернозёмный совсем незнакомый мне город, который потом в прозе моей обретёт многозначное имя — Баранов. Что касаемо женских имён, то Кто-то в очередной раз подшутил надо мной и после трёх Лен послал-отправил мне навстречу третью по счёту Наташу.

Она дожидалась меня в родной Сибири, в родимой моей районной газете. Я, после защиты диплома и выпускного вечера в ресторане «Метрополь», перед переселением в чужие чернозёмные края, отправился домой в надежде отдохнуть и покупаться напоследок в чистоструйных водах Абакана и Енисея. А редактор «Сельской правды» возьми и уговори меня помочь газете, выпестовавшей меня, — попахать месячишко в жаркую пору отпусков. Я согласился.

Наташа  — новая сотрудница отдела писем, девушка лет 25-ти, жила в Абакане, ездила из города каждый день на автобусе (благо, всего-то 18 кэмэ). Она была не просто красива, а — эффектно красива. Серые очень добрые глаза, полные негритянские губы, нежный овал лица. Причём, если она надевала что-то цветастое типа сарафана и укладывала тёмно-русые косы вокруг головы, то могла позировать какому-нибудь новому Венецианову или Кустодиеву для портрета русской красавицы из народа, но стоило ей облачиться в джинсы и майку и распустить волосы по плечам, она вполне могла украсить обложку какого-нибудь немецкого, польского или в крайнем случае прибалтийского журнала…

Конечно, было в этом что-то странное. Как нечто странное было и в поведении Наташи. Взять хотя бы то, что она вовсе не считала себе красавицей, или, точнее сказать, не держала себя красавицей. Не было в её взгляде и поведении гордыни, заносчивости, брезгливости и надменности. Более того, она явно и чересчур страдала всякими комплексами…

Короче, девушка со странностями.

Плюс к этому имелись у Наташи два громадных достоинства, кои и притянули меня к ней быстро и без проволочек. Во-первых, в Абакане она жила после смерти родителей одна в двухкомнатной квартире: а во-вторых, и главных, она первая ко мне качнулась, первой проявила ко мне явный интерес. Как прояснилось позже, она столько и хорошего, и интригующего наслушалась обо мне от моих старых и её новых коллег по «Сельской правде», что заочно почти уже влюбилась в меня. И вот я явился перед ней в ореоле выпускника Московского университета, талантливого журналиста и подающего очень большие надежды писателя. (Не могла ж она знать, что я так всю жизнь и останусь подающим!) Пожар чувств в сердце и душе экзальтированной провинциальной девушки заполыхал всерьёз…

Мы очень стремительно, буквально после двух-трёх разговоров-бесед в редакции и прогулок по нашему селу, очутились в городской квартире Наташи вдвоём и наедине. Я сейчас не помню, была ли она до этого замужем, но то, что опыт постельного общения с мужиками у неё был крайне неудачным — выяснилось тут же. Я поначалу оторопел и чуть было не прекратил свои сексуальные домогательства, когда нежданно наткнулся на явное сопротивление в самый наипоследний момент. Ещё бы! Только что рядом была обнажённая ласковая влюблённая и явно хотящая тебя молодая женщина, как вдруг — судорожные сжимания ног, отталкивание руками, бурные слёзы, дикие вскрики:

— Не надо! Ой, прошу, не надо!..

Я, естественно, отступил, нажал на тормоза, угомонился. Полежали в полумраке. Всхлипы вскоре прекратились. Она промокнула слёзы краем пододеяльника, нависла надо мной, виновато улыбнулась:

— Прости!.. Я не хотела… Это нервы. Сейчас, всё будет хорошо, я — настроюсь…

Настроилась она, видать, плохо. Повторилось то же самое. И третья попытка не увенчалась успехом: в последний момент Наташу скручивал приступ непреодолимого страха…

И тогда я пошёл ва-банк. Интуитивно догадавшись, что надо преодолеть некий барьер, независящий от её воли, я решился на изнасилование. И вот в разгар очередной попытки сближения, когда она опять впала в истерику, я, удерживая изо всех сил её руки, раздвинул коленом её коленки, втиснулся между ними и настойчиво, но медленно и осторожно проник в неё, вошёл…

И содеялось чудо! Припадок тотчас угас. Она замерла на миг, потом неуверенно подалась мне навстречу, прогнулась, чуть слышно, словно стесняясь, застонала и вдруг начала бешено, неистово, изо всех сил отдаваться мне, получая, судя по вскрикам и приглушённым стенаниям, несомненное удовольствие…

Что поразительно, и впоследствии мне приходилось каждый раз перед праздником плотской любви преодолевать сопротивление Наташи, правда, не такое сильное и долгое, как в первый раз, но всё же явное и совершенно независящее от её воли. Она словно опять и опять заново прощалась с девственностью. По глухим и неполным признаниям бедной девушки можно было понять, что её прежние постельные опыты (или опыт) оставили в её памяти только отвращение, боль и страх…

Месяц пролетел стремительно. Я уехал. Расставание было бурным и изобильным на слёзы. Слёзы, конечно, Наташины — я вёл себя намного сдержаннее. Письма в первое время мы строчили друг другу еженедельно. На новом месте впечатлений и знакомств у меня хватало, но я всё равно чувствовал себя на чужбине одиноким, каждое письмо Наташи распечатывал с нетерпением и читал взахлёб.

Ну ещё бы!

Прочтёшь-воспримешь такое, оглянёшься вокруг на серые стены рабочей общаги, где довелось мне жить в первый чернозёмный год, и невольно разлыбишься улыбкой некоего подобия счастья.

Не знаю, не помню, но, скорей всего, мои ответные письма были не столь пылки и откровенны, потому что в следующих посланиях Наташи прорывалась печаль, она совершенно наивно пыталась вызвать у меня ревность:

У этого письма имелся постскриптум, от которого я тихо прибалдел:

У меня, естественно, возникла и утвердилась мысль, что Наташенька моя беременна и через несколько месяцев катастрофически сделает меня отцом. Не успел я уравновесить мысли и дыхание после таких предположений, как в следующем письме получил продолжение этой темы. Я понял, что это всего лишь мечты Наташины, но, мечты, становящиеся уже идеей фикс:

Между прочим, в одном из своих писем Наташа откровенно признавалась, что стала частенько по вечерам прикладываться в одиночестве к рюмашке. Это чувствовалось и по чрезмерной экзальтации её посланий. Так что и на этот раз я сделал скидку на алкоголь. Но следующее письмо — это уже весной —  было написано совершенно в другом тоне, стиле и даже несколько другим почерком. Сразу было видно, что писал человек, как говорится, в полной памяти, писал продуманно и ответственно.

Вот тут-то я и испытал шок, вот тут-то я и впал в ступор:

Да, это было самое натуральное предложение руки и сердца!

Бедная Наташка! Если б она знала, что не лежит у меня сердце к Красноярску, и что за две недели до того я сам уже сделал предложение — впервые и по трезвейшему расчёту. И набирался духу признаться в этом Наташе. Что ж, в чём-то она облегчила мою задачу. Я сел и тут же всё ей сообщил-написал.

Ответное её послание было кратким. Сквозь наигранную бодрость тона звенели глухие неизбывные слёзы:

Я не ответил.

Ровно через три года после этого, уже будучи женатым, я привёз жену в родные пенаты: показать ей сибирские просторы, где жил и рос, её — родным и близким.

В один из дней поехали с женой в Абакан покупать билеты на обратную дорогу. Уже в городском автобусе, когда ехали до вокзала, на очередной остановке вошла молодая женщина с огромным животом и пигментными пятнами на лице. Села чуть впереди нас через проход. Я видел её полупрофиль. В сердце нечто торкнуло. Она, верно, почувствовав буравящий взгляд, обернулась. Да, сомнений не оставалось — Наташа!

Лицо её мгновенно омыла улыбка радости. Видимо, я в ответ улыбнулся как-то не так. Глаза её потемнели, она ещё раз окинула взглядом меня, мою жену, которая как раз что-то мне говорила, отвернулась к окну.

На конечной у вокзала мы ещё раз мимолётно встретились взглядами, в самый последний раз…

Почему я не подошёл, не заговорил? Не знаю.

И вообще, почему у нас с ней так ничего и не сложилось?! Может, дело не в моей нелюбви к Красноярску, а в том тягостном невыносимом молчании, каковое порой обволакивало нас в её квартире в те, казалось бы, счастливые и полные страсти дни нашего медового месяца?

Отсюда и — вопрос вопросов: ну почему я не смог, не сумел, что называется, адекватно ответить на её любовь ко мне? Чего мне не хватало в этой красивой, умной, с добрым характером молодой прекрасной женщине??!!

Да кто бы ответил…

Позже, через много-много лет, когда я буду уже, можно сказать, старым козлом, я встречу ещё одну, совсем юную Наташу, которая очень сильно напомнит мне Наташу ту, и которая так же взахлёб и безоглядно зачем-то влюбится в меня, и я опять не оценю дара Судьбы, не отвечу полной взаимностью…

Урод!

Но это уже другая история и о ней — в своём месте.