17. Темрюк

Это не имя женщины. Это — город. Столица Таманского полуострова.

Я уже упоминал, что в 1980-м — олимпийском — году попал в этот благословенный городок на практику в местную газету «Таманец». Нарушая самим же собой созданные правила построения и оглавления своего романа-ностальжи, я данный фрагмент посвящаю городу, вернее короткому, но жаркому отрезку времени в моей секс-биографии. Я бы мог назвать эту главку так: «Необыкновенное лето» — если бы совклассик по фамилии Федин не застолбил уже этот заголовок.

Необыкновенного было в том лете то, что я рвался в Севастополь к уже замужней Лене, знал, что встречусь с ней и жутко комплексовал по поводу предстоящей встречи (а если б ещё и догадывался о глубокой беременности любимой!). Необыкновенным было и то, что я, видать, из-за тех же комплексов, страхов и тоски, словно голодный кобель начал буквально кидаться на женщин и сначала по пути в Тамань почти повторил свой секс-подвиг по количеству соитий с одной партнёршей за вечер, затем, уже в Темрюке, установил личный, так сказать, возрастной рекорд, связавшись с дамой на 16 лет меня старше, затем закрутил роман с редакционной сотрудницей, да параллельно уже начал со второй…

Впрочем, по порядку.

Завербовались мы в «Таманец» вдвоём с Мишей, с которым жили в ДАСе в одной комнате. Третий наш сожитель (ну и словцо!), тоже Миша, взялся уговаривать нас заехать по пути к нему в гости на Ставропольщину. А мы и не ломались — как сказал бы Винни-Пух (или его приятель Пятачок?): кто ездит в гости по друзьям, тот поступает мудро! В станице под Ставрополем предки Миши встренули нас хлебосольно — накормили, напоили и спать уложили всех троих в отдельной пристройке. Миша-абориген тут же предложил скрасить нашу предстоящую ночь местными своими подругами. Миша-гость отказался наотрез — и по причине своей серьёзности в этом вопросе, и по причине предстоящей своей свадьбы: у него в разгаре был предбрачный период жениховства — в Москве осталась грустящая невеста. Я же, само собой, кочевряжиться не стал.

Мизансцена вскоре сложилась ещё та: в одном углу комнаты на кровати ворковали и чмокались хозяин Миша со своей пассией; в другом — уже сладко стонала и вскрикивала подо мной моя новая подружка, которую я толком и разглядеть не успел, имя которой, естественно, не запомнил, и которая оказалась хоть и юной, но дюже опытной и темпераментной; в третьем — ворочался под одеялом и пытался заснуть бедный Миша-жених.

Полночи прошли бурно. Часа в три мы проводили с Мишей своих милашек со двора (не дай Бог, если б суровый отец Миши застал-застукал их!) и, пресыщенные, вернулись к измотанному бессонницей жениху. Он приподнял взлохмаченную голову с подушки и уже сонным голосом с завистью пробормотал в мою сторону:

— Пять раз! Да ты прям половой гигант!

— Ну, это я просто оголодал, — поскромничал я. — Да и девчонка попалась заводная — спасибо Мише!

Признаться, после той ночи моё мужское реноме среди друзей-товарищей весьма поднялось и это, чего уж скромничать, тешило моё самолюбие.

В Темрюк мы добрались поздно вечером, почти ночью и провели её остаток в местном единственном отеле, тянувшем эдак на полторы звёзды, а утром нас определили на постой в частный домик к местной одинокой учительнице. Лидия Ивановна оказалась, по моим тогдашним понятиям, женщиной очень и очень средних лет, так что к внешности её я особо не приглядывался. Мне уже стукнуло 27, и женщины старше меня, видимо, уже переставали меня волновать. Хозяйка поначалу очень сильно конфузилась, беспрестанно извинялась за убогость своего жилья и быта, глядела на нас с Мишей как-то снизу вверх, словно мы были не студиозусы в дешёвых джинсах, а какие-нибудь знаменитые столичные артисты. Однако ж через пару уже дней мы с ней зажили вполне замечательно и дружно.

Но речь-то, впрочем, не о ней. Речь о подруге её со странным на слух именем Сталина. Родилась она в 1937-м, так что поименована была, конечно, в честь «вождя всех народов и лучшего друга всех детей». Работала метрдотелем в ресторане, опять же, чуть ли единственном в городке, имела дочку 11-ти лет с явным отставанием в развитии и двухкомнатный домик в частном секторе. А ещё — очень даже симпатичное лицо а-ля Элизабет Тейлор и бюст примерно 6-го размера. Вот это меня и сразило.

Не знаю, как часто Сталина до нашего приезда заглядывала в гости к товарке-учителке, но при нас она взялась это делать регулярно. Надо ли уточнять, что на этом благословенном юге Краснодарского края вино и в те времена лилось рекой, так что ужины проходили весело. Как правило, мы с Мишей приглашались хозяйкой и её гостьей за стол: тосты, шутки, разговоры… Вино удивительно как сглаживало разницу в возрасте! Мы словно двое приятелей с подружками славно проводили время. Миша, правда, границ не переходил, да и я до поры до времени ни о чём фривольном даже и не думал. Хотя на богатую грудь Сталины Александровны не смотреть не мог — уж очень она бросалась в глаза!

И вот однажды во время особенно обильного ужина мы со Сталиной Александровной оказались в тесной кухоньке вдвоём: я только-только руки сполоснул и вытер, она за этим же заглянула — уж специально рассчитала или нет, Бог весть. Места мало. Пытаясь разминуться, мы соприкоснулись-соединились телами. В портрет Аллы Пугачёвой на моей тонкой майке тесно впечатались оба шестых нумера упругой женской плоти. Я окаменел на секунду, но, глянув в затуманившиеся глаза Сталины Александровны, сказал сам себе мысленно «Эге!», обнял её левой рукой за полную шею, правую положил на грудь, ощутив сквозь редкую вязь кофточки и атлас бюстгальтера жар томившегося тела, и поцеловал в пахнувшие сладким вином сочные губы. Ответ оказался столь бурным, что я чуть не всерьёз испугался: всё, сейчас меня задушат — или объятьями, или лобзаньями!

Дело было решено-обговорено в минуту. Я заглянул в комнату к хозяйке, известил, что отправляюсь в Дом культуры на танцы, Миша, как всегда, отказался составить мне компанию, так что уже вскоре я стоял на углу вечерней улицы и ждал свою новообретённую пассию. Сталина Александровна через четверть часа явилась, мы с ней практически молча дошагали до её дома, вошли. Дочка уже спала в спальне. Хозяйка загоношилась было что-то ставить на стол, но я, решив ковать раскалённое железо, привлёк её к себе, сжал роскошное тело в объятиях изо всех своих студенческих сил (успев с лёгкой досадой подумать, что мужика ей надо раза в полтора мощнее), страстно поцеловал.

— Погоди, — отстранилась она. — Я щас!..

Она метнулась в спальню, чего-то долго там возюкалась, затем показалась уже в одной полупрозрачной ночной сорочке и с матрасом в руках. Расстелила на ковре, принесла и бросила сверху подушку, одеяло. Я тем временем выпростался из штанцов и майки…

Может быть, я уже упоминал, что всегда робел мощных крупных девок и уж тем более женщин-баб, а тут ещё и — 16 лет разницы! Но на удивление как раз вот это осознание, что Сталина Александровна мне теоретически в мамаши годится, меня более всего и возбуждало-подстёгивало. И даже вполне прикольный момент, который с другой мог всё испортить, не помешал нам провести кипучую ночь. Дело в том, что Сталина свет Александровна в своей спальне из самых, верится, лучших побуждений обдушилась-обрызгалась таким терпким средством с запахом хвои, что я поначалу оторопел и чуть не задохнулся. Особливо не пожалела она странного дезодоранта (или освежителя воздуха?) для самых интимных закоулков своего тела, так что когда дошло у нас до куннилингуса, мне пришлось напрячься и пытаться не дышать, но так как для голодной темрюкской царевны подобные оральные ласки оказались в новинку, и реакция её  была сверхвосторженной и бурной вплоть до слёз, то и я, забыв про хвойный плотный смог, расслабился и получил полное удовольствие…

Наутро дома меня ждал сюрприз — странная реакция Лидии Ивановны. Она и так догадывалась, где я провёл ночь, да ещё за пять минут до моего прихода позвонила подруге, а та отпираться не стала, так что я увидел-застал надутые губы, глаза с укором, дёрганье плечами, услышал бурчание сквозь зубы. Мама миа, да уж не ревность ли это?! Я таки вполне благоразумно углубляться в психологию и выяснять отношения не стал, списал всё на обыкновенную женскую возрастную обиду (мол, в Сталине можно женщину увидеть-разглядеть, а во мне уже нет?) и решил подождать, пока хозяйкины эмоции утихнут сами собой. Этого так и не случилось, но всё же, пока роман наш со Сталиной Александровной длился (то есть ещё недели три), хозяйка сдерживала себя и по крайней мере вслух и напоказ больше так бурно не реагировала на мои ночевания вне дома.

А потом мы со Сталиной Александровной расстались. Наверное, пресытился я и хвойным душным ароматом, и пышными женскими формами, и ресторанно-обильными ужинами, и нудными посиделками перед телевизором в обнимку, да и с дочкой слабоумной общаться было мне тяжело…

Скорей же всего причиной тому стала Галя — странная девчонка из редакционного отдела писем. Несмотря на двадцать с небольшим, у неё уже имелся опыт неудачного замужества, сынишка-карапуз, усталость от совместного проживания с матерью и самодуром отчимом, груз тоски от глухоманности темрюкской жизни. Что накладывало, само собой, отпечаток на её характер — очень и очень даже не простой и обидчивый. О внешности её с полной определённостью можно было сказать одно: не уродка. А большие чёрные глаза вообще были хороши. И была одна пикантность в её внешности, та самая изюминка, которая делала её неповторимой и притягательной: при мощных женских бёдрах, еле сдерживаемых джинсовой юбкой, грудь Галя имела девчоночью, буквально нулевого размера. Признаться, после необъятных гуттаперчевых холмов Сталины холмики-бугорки Галины, милые и беззащитные, вызывали во мне необыкновенную нежность и прилив страсти.

Но, уж разумеется, я не сразу был допущен до этих беззащитных холмиков. Поначалу они о-го-го как защищались и закрывались своей строптивой хозяйкой от посягательств всяких там заезжих посягателей. Но общение наше с ней в редакции приобретало всё больший и больший фривольный оттенок, шуточки становились всё более откровенными и однонаправленными, приставания-ухаживания мои всё более настойчивыми, а сопротивление всё менее сильным. Наконец и случай помог: матушка Гали с мужем куда-то укатили на пару дней. К тому времени Миша уже закончил практику, к нему приехала невеста Надя из Москвы, они сняли отдельное жильё и взялись просто отдыхать. Я же остался ещё на месяц в редакции «Таманца» — в Севастополе меня ждали только в августе. Ну так вот, Галя и пригласила меня и Мишу с Надей (с которой сразу подружилась) в гости, что называется, на чай.

Чай и кой-чего покрепче попили, поговорили-пообщались, и Миша с Надей как-то незаметно вдруг исчезли-ушли. Сынишка Галин давно спал. Ну и что нам с ней оставалось делать?! Только одно: отбросить установившийся между нами и уже изрядно поднадоевший шутливый тон, да и взглянуть в глаза друг другу всерьёз, обняться крепко-крепко и соединить губы в нежном поцелуе…

Ершистая и колючая Галя в постели оказалась доверчивым, наивным и трогательно нежным ребёнком. Я даже всерьёз начал привязываться к ней, но таманских дней оставалось в моей судьбе уже немного, так что чувство моё (скорей всего — к счастью) так и не успело расцвесть-сформироваться до конца. Забегая вперёд, упомяну, что мы с Галей обменялись впоследствии письмами, а когда она уже поздней осенью приехала в Москву по каким-то своим делам и ночевала у Мишиной невесты Нади, я, прознав об этом, примчался чуть не ночью в Медведково, пытался по-прежнему пылко обнять Галю и склонить к чему-то ностальгически страстному, но она устояла, не поддалась, не согласилась… И на что я надеялся?

Ну и, чтобы полностью и совсем завершить с Темрюком. В одном кабинете с Галей сидела Марина, бухгалтерша. Молодая, лет 25-ти, замужняя женщина не очень яркой, но вполне милой внешности. Самым яркой чертой в ней была, пожалуй, ревность мужа. Он буквально контролировал каждый её шаг: сам привозил на машине к редакции, вечером встречал и увозил, по телефону то и дело проверял её присутствие на рабочем месте. И вот эта Марина, то ли в знак протеста против тирании ревнивца мужа, то ли из зависти к Гале, то ли действительно из-за вспыхнувшего интереса к заезжему из столичных краёв улыбчивому студенту взялась делать мне открытым текстом вполне недвусмысленные предложения: мол, хочу изменить мужу, хочу попробовать-вкусить запретный плод! Я поначалу, естественно, воспринимал это как хохму, отшучивался, но в конце концов и сам начал разогреваться от таких непристойных предложений. Понятно, что согрешить нам было чрезвычайно сложно: это можно было сделать только в стенах редакции, и чтобы никто об этом не догадался, в первую очередь, конечно, Галя. Разработали стратегию и тактику: в обеденный перерыв, когда почти все сотрудники редакции отправляются по домам перекусить, мы решили запереться-уединиться в фотолаборатории (я тоже делал снимки в газету, так что фотокор доверял мне ключи) и, вспомнив картинки-иллюстрации из «Камасутры», исхитриться совокупить наши грешные тела и получить удовольствие. Но когда наконец-то мы такого момента дождались и уже начали было пристраиваться при развратном красном свете на шатком стуле, в дверь фотолаборатории постучал раньше времени вернувшийся с обеда редактор. Пришлось делать вид, что я обучаю бухгалтершу Марину секретам фотопечати… Впоследствии случая уединиться и повторить попытку у нас с этой несчастной Мариной не представилось.

Не могу не упомянуть и о некоей Вале — несомненной темрюкской красавице. Она работала в магазине «Мясо-рыба» в винном отделе, где я периодически покупал свой любимый марочный портвейн «Крымский». Валя эта (имя я узнал позже) сразу поразила меня внешностью: этакая юная итальянка типа молодой Орнеллы Мути: серые глаза, роскошные тёмные волосы, точёные черты лица, фигура супермодели… Я, конечно, взялся заговаривать-шутить с ней при покупке вина, затем мне удалось её сфотографировать на местном стадионе во время какого-то праздника и сюрпризом вручить-подарить ей фото, после этого она согласилась встретиться вечером и погулять, а на следующий день уже побывала у меня в гостях. Мише пришлось два часа сидеть с книжкой в садике, Лидия Ивановна, вернувшаяся с работы, была смущена, застав меня наедине с симпатичной молодой гостьей в мини-юбке, но, честно признаться, у нас даже до поцелуев ещё дело не дошло: уж больно эта Валя страшно красивой была!

Не знаю, как бы развивался наш так по-детски начинающийся роман, если бы при очередном гулянии по тёмным темрюкским улицам нас не остановила ватага поддатых парней. Валя мне шепнула: «Постой здесь…», —  и подошла к ним. Тревожная нотка в её голосе мне очень не понравилась.

Валю они, судя по всему, знали очень хорошо, она что-то начала им говорить, в чём-то убеждать. Двое из ватаги, между тем, приблизились ко мне.

— Ты кто такой? Откуда?

Надо пояснить, что нас с Мишей в первые же дни предупредили в редакции: дескать, Темрюк, особенно вечерне-ночной, славится своими хулиганчиками и бандитами местного розлива, так что лучше без особой нужды не шляться по его тёмным улицам. Однако ж я, особливо в подпортвейненном состоянии, любил пощекотать судьбу, поискать приключений на свою филейную часть. Бог меня берёг: я и на танцы в ДК заглядывал, и просто шатался по улицам пока без последствий. И вот — дошатался.

Я сжимал в кармане джинсов складной нож-белочку, по вечерам всегда носимый с собой, но прекрасно понимал, что пытаться отпугнуть ватагу пьяных аборигенов складничком просто смешно.

— Ну ты чего молчишь? — не отставал один из подошедших, коренастый пацанчик. — Ты с Валькой, что ли?

— С Валей, —  выдавил я. — До дому попросила проводить…

— А-а-а… — как-то неопределённо протянул парень и оглянулся на своих.

Тут подошла-приблизилась Валя, со злым выражением на лице, решительно, словно напоказ, взяла меня за локоть:

— Всё нормально. Пойдём!

Ватага смотрела нам вслед. Вдруг раздался резкий свист и какой-то угрожающий возглас. Я нашёл в себе силёнки не обернуться и не убыстрить шаг.

Когда я довёл Валю до её подъезда, она сказала:

— Ты постарайся домой не через центр возвращаться — на всякий случай.

И поцеловала меня. В первый раз. Видать, в награду. Но, увы, поцелуй мне особой радости не доставил. Я протрезвел, мне было знобко — то ли от ночной прохлады, то ли ещё от чего. Я промямлил: «Пока», — и ушёл.

Больше к Вале клеиться я не пытался…

* * *

Никогда ни до, ни после я не вёл себя так развязно, отвязно, безрассудно и разгульно, как в те два месяца обитания в жарком Темрюке. Уже сидя то в одном, то в другом автобусе, мчась через Краснодар и Ростов-на-Дону в Севастополь, к Лене, я то и дело удивлялся сам себе: да неужто это был я? Господи, да не сошёл ли я с ума?!

Мне так хотелось ЛЮБВИ и НЕЖНОСТИ. Мне так хотелось думать только об одной и единственной.

И я думал о Лене…