12. Люба II

С этой Любой никакой любви у нас не было, и спорадическая связь наша, не успев толком разгореться до страсти, оборвалась на самом пике, но всё же она, Любаша эта, помнится и вспоминается, ибо с нею связан мой личный, если можно так выразиться, постельно-мужской рекорд.

Люба была подругой-одноклассницей моей сестры Нади, а значит, старше меня на два года. Учась в классе седьмом-восьмом, я, само собой, поглядывал на старшеклассниц снизу вверх, и они меня, естественно, всерьёз не воспринимали. Частенько однокашники сестры собирались у нас дома по праздникам на застольные посиделки, и я в такие дни уходил из дома в свою компанию. Но вот, когда Надя школу уже отмучила, а я ещё учился в выпускном, как-то стало само собой получаться, что я порой оказывался за столом с её друзьями и подругами.

В одну из таких домашних вечеринок Люба пригласила меня на белый танец. Была она, может быть, и не красавицей, но очень обаятельной и, как бы я сейчас сказал, — сексапильной: маленькая, но очень даже фигуристая, смуглая, глаза чёрные. Думаю, где-нибудь на Кубе её принимали бы за свою. Мы начали танцевать, то есть топтаться на месте под тягучую томительную песню Ободзинского среди других потных пар. Я взялся болтать ни о чём, разыгрывая роль галантного кавалера, как вдруг заметил-обнаружил, что партнёрша моя странно дышит и ещё более странно смотрит мне прямо в глаза. Я тут же почувствовал, как поётся в одной современной песенке, что мой «низ живота наполняет любовью». Обхватив Любу обеими руками за талию, я недвусмысленно прижал её к себе. Она, изогнувшись, так притиснулась лоном к моим встопорщенным брюкам, что я вскрикнул от боли, приглушив её явственный вздох-стон.

Вскоре мы с Любой оказались в моей комнатушке, на моей подростковой кровати. Дверь запиралась на шпингалет. (Напомню, что я к тому времени ещё был мальчиком, только-только начал наслаждаться-мучиться с моей Галей поцелуями и петтингом.) Мы взасос целовались с Любой на постели, и я ни капельки не сомневался, что вот-вот, через считанные минуты и произойдёт давно желаемое. Моя нежданная подруга после каждого засоса-поцелуя дышала всё бурливее, пристанывала, потом приподнялась, стянула через голову кофточку, сама расстегнула-скинула лифчик и со всхлипом приказала:

— Целуй грудь!

Да кто б не подчинился? Я набросился на девичью нагую красоту, взялся не только целовать, но и не хуже изголодавшегося младенца сосать с причмоком и толком даже не успел войти во вкус, как Любаша изогнулась, забилась в крупной дрожи, испустила особенно протяжный стон и затихла. Я, ещё не врубившись, теребил губами набухший сосок, но девушка отстранила меня и смущённо улыбнулась:

— Пусти, хватит! Надо идти, а то все уже, поди, догадались…

Я как-то сразу понял-осознал с грустью, что праздник действительно кончился. По крайней мере, на сегодня.

— Иди, иди первым, мне надо в порядок себя привести, — не терпящим возражения голосом подтвердила Люба.

Я вернулся в большую комнату, налил себе вина, выпил. Никто, конечно, не обратил внимания на наше с Любой временное отсутствие. Грусть моя вскоре прошла-улетучилась, я наоборот ощутил и радость, и гордость, и чувство благодарности к Любе — могла ведь для уединения в соседней комнате и поцелуев-обжиманий избрать любого ровесника из компании…

Вскоре, уже на Новый год, я опять очутился с Любой в одном застолье. На этот раз праздновали не у нас, а где-то в частном доме с русской печью и одной большой горницей. Мы опять с Любашей танцевали и даже поцеловались пару раз украдкой, но уединиться было негде. Если б хоть ванная с туалетом имелись, однако ж все удобства находились во дворе. Полный облом!

Под утро все вповалку устроились подремать на широкой кровати и на полу. Естественно, одетые. Я пристроился рядом с Любой, прижался к ней. Она вдруг повернулась ко мне спиной. Не успел я обидеться, как она нашла мою руку, потянула-повлекла через своё плечо, вдоль шеи, указала путь в вырез блузки, а далее я уже сам нашёл дорогу, и вскоре ладонь моя горячая проникла под атласный купол лифчика, легла на грудь. Я начал гладить, пощипывать и даже слегка крутить встопорщенный сосок, Люба задышала бурно и жарко. Я ощутил как её трепетные настойчивые пальцы проникли между нашими плотно прижатыми друг к другу телами, втиснулись под ремень, обхватили вздыбленного моего дружка и страстно сжали. Тут уж я задышал как паровоз. Не знаю, спали наши соседи по необъятной койке, или только делали вид, но никто нам не помешал довести друг дружку до взрыва и полного изнеможения…

Надо полагать, расставшись на следующий день, мы не очень долго вспоминали-грустили друг о дружке, так что в следующий раз счастливый случай столкнул нас с Любой аж через четыре с лишним года, когда я служил в армии и приехал домой в краткосрочный отпуск. Сестра моя в это время жила далеко от родных мест, на Украине, так что, однажды вечером открыв дверь на звонок и увидев на пороге Любу, я, само собой, растерялся. И, чего греха таить, тут же вспыхнул-обрадовался, почуяв всем солдатским нутром возможность жаркого приключения. Она, оказывается, услышала случайно о моём приезде и вот решила встретиться-пообщаться, так как соскучилась и по Наде (моей сестре), и по Вере Николаевне (муттер), и по нашему дому, да и по мне. Тем паче, замуж она ещё не вышла, житуха скучная…

Мы посидели на кухне втроём, выпили винца, скромно закусили, поговорили, а потом матушка предложила: мол, вы ступайте в комнату, пообщайтесь, музыку послушайте, а я пока ужин сготовлю. Ну мы с Любаней и пошли…

Общение наше в закрытой комнате вышло не очень-то слаженным, но бурным и игривым. Люба начала зачем-то сопротивляться, когда я набросился на неё, придерживать свои брюки, так что в результате пришлось сломать ей застёжку-молнию, чуть ли не силой овладевать девушкой и потом, отворачиваясь и смущаясь, натягивать свои штаны, понимая, что муттер действительно, как и шептала Люба, всё слышала и обо всём догадалась…

Через пару дней, встретив Любу на улице, я с похотливой ухмылочкой пригласил её снова в гости. Куда там! Она непритворно сердито отказалась: дескать, ты меня опять хамски изнасилуешь, опять убыток в одежде произведёшь!..

Казалось бы, на этом наш чудной роман мог и завершится окончательно, но Судьба приготовила нам с Любой настоящий подарок. Я уже вернулся из армии, работал в редакции газеты, пережил неудачные короткие романы-связи с Валей и Наташей II, скучал по женской ласке. И вот в один из выходных дней я стал участником случайной и странной компании. Тот самый Колька-Филиппок, с которым ездил я на свидания к москвичке Гале, лишившей меня невинности, подженился на одной нашей сельской дивчине, снял с нею хибарку совсем рядом с нашим двухэтажным домом, и вот в ту субботу я оказался у них в гостях. В них же оказалась вдруг и Люба. Откуда? Почему? Не помню. Вероятно, она зналась как-то с Колькиной сожительницей, хотя та и была совсем пацанкой.

Итак, мы выпивали-закусывали, болтали-смеялись, танцевали в тесную обнимочку под пластинки, и постепенно атмосфера в жарко натопленной хате стала наполняться вожделением… Да чего уж там — похотью! Обстановка, надо сказать, этому способствовала: в большой горнице по углам стояли две громадные двуспальные кровати с перинами. Сам собою и по взаимному согласию созрел план продолжения так замечательно разгоравшегося праздника. Мы с юной женой-подружкой Филиппка (кажется, Аней её звали) оделись и отправились через парк к дому Любы, там Аня зашла одна и наплела родителям Любиным, что-де их дочка после застолья почувствовала себя плохо и останется у неё, у Ани, ночевать. Поверили предки, нет ли — их проблема, но мы возвращались с триумфом, от радости ещё более возбудились да так, что в парке взялись с этой Аней взасос целоваться, она вдруг начала плакать и жаловаться на плохую жизнь с Колькой…

Чуть было всё наперекоски не пошло. Однако ж в жаркой хате всё опять устаканилось-определилось, и в результате молодожёны оказались в одной постели, мы с Любой устроились под общим одеялом во второй. Свет потушили. И — началось! Поначалу, правда, я поскучнел, обнаружив на своей партнёрше плотную майку и трико (носимое тогда вместо тёплых колготок), да ещё и Люба начала шептать укоризненно, мол, неудобно, услышат хозяева, но когда до нас донеслись из противоположного угла комнаты бурные вздохи-охи и скрип кровати, да когда я добрался-таки до груди Любиной руками, а потом и губами — преграды все исчезли: мы в момент освободились от остатков стыда и одежд, тут же слились-соединились в единое целое…

Никогда ни до ни после не было у меня такой отзывчивой на ласки напарницы в сексе и такой бурной изматывающей ночи. Я сейчас, думая и вспоминая, с горечью и сожалением догадываюсь, что такой, видимо, стала впоследствии моя первая зазноба Галечка, поражая и изумляя встреченных на жизненном пути мужиков своим горячечным запредельным темпераментом…

С Любой мы в ту ночь сладко совокупились семь раз и ещё утром, после двух-трёх часов обвального сна, добавили на десерт одно слияние уставших тел.

Разве ж такой телесный праздник можно забыть?!

Потом Люба куда-то исчезла, скорей всего, уехала из села, и больше мы никогда с ней не виделись.