Горькие уроки истории

Буквально каждый день мы узнаём из газет и книг, по радио и телевидению всё новые подробности недавней истории нашей страны. Правду узнаём горькую, но такую нам всем необходимую.

Однако ж иногда возникает чувство, что все эти бурливые события свершались где-то «там», далеко. Хотя и у нас, на Тамбовщине, проходила коллективизация, велась жестокая борьба с «врагами народа», наши отцы и деды слушали по радио сообщения о XX съезде партии… Очевидцы и участники всех событий живут рядом с нами.

Один из них — Николай Георгиевич Мамонтов. В юности он был учителем, агрономом, возглавлял до войны Ржаксинский райком комсомола, заведовал отделом крестьянской молодёжи обкома ВЛКСМ. Воевал на фронте. Окончил военную академию. Уже в 60-е годы работал в областном суде, сейчас, будучи на пенсии, продолжает трудовую деятельность юрисконсультом.

— Видите ли, мне пришлось непосредственно принимать участие в реабилитации…

— Нет, это ещё до съезда началось. После смерти Сталина, после разоблачения Берии. Я был как раз членом военного трибунала Киевского военного округа, и мы, помню, уже начали этим делом заниматься. Но в основном, конечно, реабилитация проходила после XX съезда, после речи Хрущёва.

— Да, к сожалению. Чем это было вызвано — непонятно. Но содержание доклада в общем было широко известно, а на местах партактив знакомили с текстом доклада полностью. Нам, непосредственно занимающимся реабилитацией, помню, прочитали доклад Хрущёва на совещании в политуправлении округа.

Надо сказать, что отношение к решениям съезда было, конечно, неоднозначным. По разному истолковывали: надо, не надо было правду говорить? Особенно те, кто свято верил в Сталина, с его именем ещё недавно шёл в атаку на врага. Я, например, сам на фронте, будучи парторгом роты, бежал в атаку, увлекая бойцов призывом: «За Родину! За Сталина!». Это всё было искренне: понятия Родина и Сталин были для многих из нас синонимами. Этого не перечеркнёшь.

И, представляете, какое потрясение мы испытывали, когда начали узнавать правду о Сталине. Рассматриваешь дело о реабилитации… Собственно, дел-то по существу и не было. Как они составлялись? Собиралась «тройка»: секретарь обкома, председатель облисполкома и начальник местного НКВД — и решали судьбы людей. Поражало, что дела ими рассматривались, как правило, в списочном порядке. Вот, помню, уже позже, в Харькове, я занимался делом о расстреле девяносто девяти армян. Был список из девяносто девяти фамилий. В чём они обвинялись? Абсурд! Написано: враги народа, создали тайную организацию с целью свержения Советской власти и создания в Харькове армянской территории. Смотрю, кто они есть. Указаны профессии: чистильщик сапог, швейцар, парикмахер… То есть самые простые трудовые люди. А на списке — общая страшная резолюция: расстрелять!

Приходилось мне видеть и единый список с подобной резолюцией сразу на пятьсот человек…

Может быть, оказались среди уничтоженных и настоящие враги Советской власти, но всё разбирательство проходило с таким нарушением законов, что доказательств и быть не могло. Главной уликой считалось самопризнание арестованного. А «выбивать» признания подручные Берии и его предшественников умели. Человек, попавший в их руки, как правило, погибал.

— Да, это, может быть, самое страшное, что вместе с фашистами советских людей продолжали уничтожать и «свои». А возьмите так называемое «Ленинградское дело». Кузнецов, Попков и Вознесенский, люди, сделавшие для Ленинграда, для народа так много в дни блокады, пережившие войну, были безжалостно уничтожены. Мне довелось воевать под Ленинградом, лично общаться с Алексеем Александровичем Кузнецовым — я был помощником по комсомолу начальника политотдела армии, а он как секретарь обкома партии — членом военного совета Ленинградского фронта. Однажды мы с ним жили несколько дней под Кронштадтом в одном блиндаже — выезжали для инспекционной проверки. В 1956-м году, когда я принимал участие в работе военной коллегии Верховного суда, мне довелось читать бумаги «Ленинградского дела» — впечатление тяжёлое. Таких стойких, честных коммунистов, как Кузнецов, сделать «врагами народа»…

— Подчеркну, что ни меня, ни моих ближайших родственников репрессии каким-то чудом не коснулись. Хотя я постоянно был в активистах, недоброжелателей имел немало. А что мы чувствовали? Мы были детьми своего времени. Вот когда я перед войной работал в комсомоле, как раз арестовали тогда всю верхушку Центрального Комитета во главе с Косаревым. Докатилась, конечно, волна и до нас — забрали нескольких работников обкома комсомола… Что ж, мы на собраниях — так было! — клеймили позором их, мы верили, что зря не арестуют. Но гнетущая атмосфера чувствовалась: говорили об арестах шепотом, советоваться по этим вопросам было нельзя… Помню, что арестовывали всегда только по ночам — утром придёшь на работу и узнаёшь, кого взяли минувшей ночью. Помню страх, который внушал всем в Ржаксе тогдашний начальник райотдела НКВД… Помню свой страх, когда исчез мой друг, начальник районного земельного отдела Ситников — родственниками и друзьями «врагов народа» очень опасно было быть…

А с другой стороны, существовал в то время, в 30-е годы, и огромный энтузиазм, работали, не считаясь со временем, радовались победам советского строительства. Вот так всё перемешалось. Возникала какая-то двойственность в душе и сознании. Я считаю, мы были в какой-то слепоте, хотя и чувствовали тревогу от происходящих событий. Но вот что интересно: Сталин был вне подозрений, Сталин был божеством.

— Да, лёгких периодов в жизни нашей страны не было, особенно в первые годы, десятилетия. Мне было 17 лет, и меня, студента Чакинского сельхозтехникума, направили уполномоченным от райкома в село создавать колхоз. Как я мог тогда убедить мужиков вступать в колхоз, сам не знаю. Не сразу, но удалось. Приходилось принимать участие и в реквизировании излишков хлеба у кулаков, вообще в раскулачивании. Так надо было. Ведь я уполномоченным был, проводил линию партии — кулачество уничтожить как класс.

— Сейчас — конечно. Но разве тогда могли мы в полной мере понимать, что, сослав крепкого хозяина куда-нибудь на Соловки, а во главе колхоза поставив неопытного и неработящего, но умеющего кричать лозунги за Советскую власть мужика, мы тем самым совершаем ошибку, которая аукнется через годы разорением деревни, упадком сельского хозяйства…

Вот сейчас есть мнение, что не надо было и отбирать хлеб у зажиточных мужиков. Мы тогда считали, что другого пути нет. Страна голодала. Я помню, в Тимофеевке, это недалеко от Чакино, был подшефный сельсовет нашего техникума. Организовали там ликбез, каждый вечер ходили туда за семь километров… И вот мы как-то поехали в Тимофеевку вдвоём с ещё одним комсомольцем, Виктором Селянским, он сейчас профессор, преподаёт в одном из московских институтов, поехали реквизировать хлеб. Знали уже, в какой избе спрятано зерно, подвод на пять. Уже темнело, а ночью хлеб запрещено было забирать — только днём, принародно. Но до утра нельзя оставлять — вывезут, спрячут. Подогнали подводы, начали мешки засыпать и выносить — и вдруг свет погас. Пока спички нашарил, лампу зажёг, гляжу — парень здоровый стоит у входа, руки за спиной. Понятой мне шепчет: «Сын хозяина!» Он стоял, молча смотрел, смотрел, повернулся и пошёл. А в руках у него, оказывается, был руль железный от велосипеда… Представьте, что мы чувствовали, когда по ночной дороге ехали потом с хлебом! Но обошлось. Зато мне за такое «геройство» выговор объявили — нарушили инструкцию-то.

Я это рассказываю к тому, чтобы подчеркнуть: мы в этом парне, сыне зажиточного крестьянина, видели врага, который готов на всё. А он, естественно, ненавидел нас. Вот такое время непримиримой борьбы. Слово «враг» было в широком ходу. И, к великому сожалению, слишком много лет это слово было очень «популярным» у нас.

— Из сегодняшней нашей беседы уже в общем-то понятно, что отношение к этому человеку менялось у меня, как, наверное, и у многих из моего поколения, с возрастом и со временем. Скажу прямо: когда узнал по радио о его смерти — плакал. Мы считали, что только благодаря ему мы победили в войне. Мы думали, даже и после его смерти, что это Берия творил беззакония без его ведома, что Сталин сам был обманут, дезинформирован ложными сведениями о заговорах внутри страны. Даже когда уже реабилитацией занимались, думали, к примеру: ну как Сталин мог знать, что по резолюции Берии расстреляны в Харькове те девяносто девять армян?..

А теперь, конечно, после того, как столько узнали об этой личности, произошла переоценка. Горько, что столько людей загублено, столько пережила наша страна по вине этого человека.

— Я считаю, что раскрыть глаза молодёжи на историю страны, рассказать правду, без сомнения, надо…

— Да, да, правду надо знать нам всем! Ведь как раз тот ветеран и подобные ему из моего поколения ещё не знают или не хотят знать всю правду, горьких уроков собственной истории. А без этого невозможно идти вперёд. Невозможна перестройка.