Границы провинции

Сейчас, когда в пору сплошных дефицитов наконец-то исчез, слава Богу, дефицит на острые публикации, ещё труднее и жёстче стало жить молодым литераторам. Каждый из них мечтает о литературном Олимпе, каждый метит в Пушкины и Чеховы… А иначе какой смысл приниматься за это изнурительное дело — сочинительство? Все начинающие считают себя потенциальными гениями. Уже потом большинство из них, выпустив со скрипом две-три книги и оставшись в безызвестности, становятся ремесленниками от литературы, смиряются с этим.

А становятся ремесленниками зачастую потому, что силы и годы ушли не на творчество. Особенно много погибает талантов в глубинке, в тех медвежьих для литературы местах, что начинаются у нас сразу же за границами Московской области. Что надо называть провинциальной (пользуюсь привычным термином) литературой? То, что создаётся писателем, живущим в провинции? Или — писателем, родившимся в провинции?

Кстати, листая недавно справочник «Писатели Москвы», я сделал интересное открытие: по данным на 1 января 1985 года в Московской писательской организации числится без малого две тысячи членов СП СССР и из них аборигенов, москвичей по рождению всего — 351 человек. А если взять только прозаиков (так как в данных заметках речь будет идти только о прозе), то цифирь и вовсе мизерная — 125 человек. Так кто, интересно, создаёт у нас «столичную» литературу?

Я лично слово «провинциальность» не считаю лексически нейтральным, только полагаю, что произносить его надо не с пренебрежением, а с горечью и сочувствием. Ибо, повторяю, как бы ни был молодой писатель, проживающий вне пределов Москвы, талантлив — он львиную долю своих творческих и моральных сил тратит впустую, сжигает на то, чтобы пробиться, опубликоваться, обратить на себя внимание.

Очень эмоционально и впечатляюще о том, как живётся-прозябается начинающему в провинции написал в 1-м номере «Литературной учёбы» за 1989 год Николай Шипилов. А ещё стоит послушать, о чём говорят в перерывах между лекциями и семинарами, в кулуарах своего общежития слушатели Высших литературных курсов, молодые (относительно) писатели, приехавшие на два года в столицу. Разговор один: невозможно пробиться в своих родных новосибирсках, курсках, хабаровсках и прочих нестолицах громадной страны, не на что жить и кормить детей, местные патриархи литературные не дают даже вздохнуть толком…

Как правило, у нынешнего «молодого» писателя, которому под сорок, — одна, две, в лучшем случае три книжки толщиной чуть поболее школьной тетрадки. Из нашего поколения, идущего, или, лучше сказать, бредущего вслед за «сорокалетними», кое-какую известность, какую-никакую «заплаточку» славы выстрадали тот же Н. Шипилов, Т. Набатникова, В. Бутромеев, П. Краснов, ещё несколько — буквально по пальцам пересчитать можно — прозаиков, живущих или живших вне Москвы. Даже представить себе страшно, сколько судеб корёжится, сколько имён и произведений пребывает в безызвестности. А сколько вещей — может быть, даже и гениальных! — не написано из-за того, что силы и время уходят зря. А сколько уже написано, но лежит в столах или путешествует по редакциям, возвращаясь к авторам с такими чудовищными сопроводиловками и рецензиями, что оторопь берёт.

«Да хватит плакаться! — уже слышу чей-то раздражённый голос. — Вон упомянутые вами “сорокалетние” уж как жаловались на свою судьбу-индейку, дескать, не замечают их, — а сейчас? Только позавидовать можно нынешнему литературному положению В. Маканина, А. Кима, С. Есина, Р. Киреева, В. Гусева, А. Проханова, А. Курчаткина… Да практически всех “сорокалетних”. Подождите, и вы “карьеру” сделаете, а пока ещё молоды, да и поколения не составляете…»

Ну что тут скажешь? Песня старая. Упорно стараются придать слову «поколение» какой-то особый, усложнённый смысл, забывая, что, в первую очередь, это — «группа людей, близких по возрасту, объединённых общей деятельностью» (С. И. Ожегов). Так что не надо мудрить, загонять всех сорока-, тридцати-, двадцатилетних писателей в прокрустово ложе общей идеи. Ведь главное, чтобы писателей было много — хороших и разных…

И они есть — хорошие и разные прозаики, которым уже под сорок или даже за. Но где они? Почему их не знают?.. Да потому, что — не читают. Да потому, что — критика о них ни слова, ни полслова, ни гугу…

А сам я, сам-то много ли молодых читаю, своих сверстников? Вынужден признаться: и я — сын (вернее — читатель) своего времени, и я поглощаю «новые» произведения Платонова, Набокова, и я стою в очереди на «Архипелаг ГУЛАГ», и у меня на столе лежит с закладкой великолепно изданный «Совписом» томище Замятина… Как быть?

И тогда я набрал кипу книг и книжечек — первых попавшихся — нынешних молодых провинциальных писателей и засел за чтение. Ни одно имя лично мне да и, уверен, многим читателям ничего не говорило. Признаться, я опасался, что испытаю сплошное разочарование и сожаление по утерянному времени. И что же? Были, конечно же, разочарования, но были и открытия — пусть и небольшие (знаю, знаю, как не любят у нас слово «открытие» по отношению к подрастающей литературе!), случились приятные знакомства. И какие действительно непростые судьбы в творческом плане у многих авторов…

Вот, к примеру, Валентина Соловьёва из Калининграда. В её жизни произошёл однажды любопытный и странный случай. В незнакомом городишке зашла она в книжный магазин и от нечего делать спросила: есть ли в продаже книги Валентины Соловьёвой? Продавец отвечает: конечно, есть! Полное собрание сочинений в двадцати четырёх томах. Обалдеть можно!

Само собой, молодая писательница схватилась за кошелёк: сколько? Продавец оценивающе взглянул на неё и сказал: тридцать. Облегчённо вздохнув, Валентина принялась отсчитывать деньги.

«— Нет-нет, — протестующе замахал он руками. — Вы меня на поняли! Мы не продаём за деньги. Ваше полное собрание сочинений стоит тридцать лет.

— Каких лет? — испуганно спросила я.

— Ваших. Вы отдаёте тридцать лет вашей жизни и становитесь автором полного собрания сочинений в двадцати четырёх томах — проза, поэзия, драматургия и так далее. Хоть у нас и не принято хвалить непроданный товар, но я должен отметить, что все произведения написаны на очень высоком художественном уровне.

— Через тридцать лет я стану совсем старухой, — растерянно сказала я,

— Подумаешь! Зато вы ещё при жизни станете знаменитой. Ваши книги будут переведены на все языки мира. Надо сказать, что тридцать лет — плата весьма умеренная…»

В конце концов Валентина Соловьёва отказывается от этой сделки.

«…Сколько книг у нас осталось невостребованными! — жалуется старичок продавец. — И какие книги! Взгляните на этот трёхтомник — удивительный поэт был, редкий дар… Спился. А рядом, обратите внимание, зелёный пятитомник, его автору не повезло с женой. Она не верила в его талант и злилась, что он тратит время на бессмысленные занятия… Постоянные упрёки нервировали его, мешали работать. Он так и не успел создать ничего стоящего. (А жена-то не верила потому, что не публиковали её талантливого мужа! — Н. Н.) Вон того допекли завистники и недоброжелатели, сжёг рукописи и бросил писать. А жаль… Знаете, сколько опасностей, случайностей и соблазнов подстерегает талантливого человеке!..»

В первом сборнике Валентины Соловьёвой «Войти дважды» («Молодая гвардия», 1989) есть неплохие рассказы, повесть, написанные изящно, чисто по-женски — о любви, о чувствах… И вдруг — вот этот Рассказ. Называется он «Промежуточная станция» и по богатству идей, мыслей, право, иных романов тяжелей. Не буду подробно говорить о сюжете — рассказ этот в своё время был опубликован в «Литучёбе», напомню только, что героиня рассказа (она же и автор) попадает на загадочную «промежуточную станцию», где всё не так, как у людей. Странные книжные магазины с будущими собраниями сочинений, фотоателье с будущими фотопортретами клиентов, парикмахерские, где за пять минут изменяют всю внешность человека в соответствии с его идеалом…

Впрочем, я обещал не углубляться в сюжет этого рассказа, наполненного прихотливой и глубокой по смыслу фантазией автора. Важно то, что в «Промежуточной станции» одна из главных тем как раз — тема литературной судьбы, литературного дебюта и сложности вхождения в литературу, существования в ней, если имеешь такой унизительный, мерзкий и постыдный недостаток, как — молодость.

Об этом, видимо, много размышлял и прекрасный, на мой взгляд, прозаик Павел Егоров из Чувашии. С горечью приходиться писать о нём уже в прошедшем времени. Он, как мне стало известно, трагически погиб. Осталась короткая биография — детство в деревне, служба в армии, работа в сельской школе, в районной газете, учёба заочно в Литинституте… Остались три небольшие книжечки рассказов. Если его сопоставлять с кем-нибудь из известных писателей, то я бы сравнил прозу Павла Егорова, как это ни странно покажется, с поэзией Николая Рубцова. Общая у них тональность, общее умение органично соединить лиризм повествования с прозой жизни, с её трагизмом и сложностью. Есть что-то и от В. Шукшина. И это вполне закономерно — в первых книжках именно талантливых писателей всегда ощущается дыхание учителей.

Павел Егоров писал удивительно смело. Сталкивая в одном небольшом рассказе — «Перекат», к примеру, — философию жизни и философию смерти, добиваясь глубины и сложности содержания. Командированный интеллигент крутит роман с деревенской молодой бабой, у которой мужик, пропив нутро, валяется в больнице. В рассказе описывается очередное свидание любовников. Чего же, кажется, тривиальнее? Но ожидаемой шаблонности нет даже и на уровне фабулы: женщина ведёт себя скованно, думает всё о чём-то своём. Командированный недоволен, ему некогда, ему своё получить поскорей бы… Оказывается, у мужа этой женщины рак обнаружили. И уж совершенно потрясающий зигзаг сюжета, штрих, характеризующий нашу нелепую действительность: женщина просит своего любовника, чтобы он купил в райцентре ящик водки — в деревне не продают её во время посевной. Оказывается, на будущие поминки…

Понимаю, что невозможно пресными рассуждениями о прозе того или иного автора показать его талантливость, поэтому прошу поверить на слово — Павла Егорова стоит прочитать.

Рассказ «В лодке с миллионером»: здесь есть герой по имени Володя, студент Литинститута. При нём только что задержали преступника с похищенными деньгами.

«Двести тысяч с лишним рублей! — думал Володя. — … Хотя бы треть… и тогда к чёрту всё. Заперся бы и писал, писал. И первым делом взял бы из местного издательства рукопись. На кой она?» Володя, сидя на тёплом асфальте, привычно фантазировал, как вдруг прорезалась трезвая мысль: «И что же, значит, рукопись сдана в издательство из-за денег? Значит, по сути дела, сдал десять листов очень вшивых рассказов? Не здорово плохих, а таких, что, имей хоть десять тысяч, забрал бы их обратно с чистым сердцем. Конечно, — думал Володя, — рассказы не хуже, чем у других таких же. Те же исходящие елейной мудростью старухи и старики, те же очинно проблемные вопросы про картошку (жевать их не пережевать)…»

Ведь здесь одна из самых страшных проблем: нищета молодых литераторов и убеждение многих из них, что единственный путь издаться — сочинять общепринятое, не высовываться, писать в русле застоявшихся замшелых традиций.

И ещё небольшой, но весьма и весьма существенный нюансик: первые две книжки Павла Егорова были изданы в Москве и только последняя, третья, «Перекат», — в местном Чувашском издательстве. Притом, если в «Современнике» книга Павла Егорова «У тёплой реки» вышла в твёрдом переплете 30-тысячным тиражом, то в Чебоксарах выпустили прозу талантливого земляка в виде брошюры и тиражом 15 тысяч. Честное слово, ну какими редакторско-издательскими глазами надо было читать рукописи Павла Егорова, чтобы даже после «испытания» столичными издательствами преподнести его прозу читателям так скупо?

Да, у многих и многих молодых тема эта — больная. И не только литераторам начинающим скверно живётся. Владимир Потоцкий из Калуги написал повесть «В простое» — она вошла в его сборник «Синицы», выпущенный три года назад «Советским писателем», — где убедительно, достоверно описывает мытарства молодого режиссёра провинциальной киностудии: что хочешь снимать — не дают, что не хочешь — навязывают…

Догадываюсь, что и эти притязания начинающих на то, чтобы им дали возможность заработать за письменным столом или на съёмочной площадке на кусок хлеба с маслом, многих представителей старших поколений раздражают. Дескать, мы через это прошли, попробуйте и вы на вкус — порок ли бедность или не порок.

Очень, предполагаю, подобные советы и рассуждения радуют обывателей, которые и так считают всех сочинителей дармоедами и с удовлетворением, наверное, восприняли проект о налогообложении, предусматривающий значительное оскудение кошельков писателей и других представителей «богемных» профессий…

Теперь самое время сказать более подробно о русском прозаике Леониде Шорохове, живущем под Ташкентом. Его роман «Чёрная радуга» (Ташкент, 1989) настолько заинтересовал меня, что я разыскал и другие его произведения (их немного), прочитал и окончательно убедился — писатель интересный и талантливый (уж не надо морщиться: всё же слова «талант», «открытие» и производные от них я позволю себе употреблять в данных размышлениях хотя бы в качестве личного мнения).

Казалось бы, всё у Леонида Шорохова более-менее благополучно — отдельной книжкой издан роман «Чёрная радуга», повесть «Володька Освод» уже вышла отдельной книжкой, появляются наконец его рассказы в республиканском журнале «Звезда Востока»… Да-а-а, позавидовать только остаётся. Но печататься Леонид Шорохов начал всего год-два назад, а он ведь уже не мальчик — 43 года. Как мне удалось выяснить, «Чёрную радугу» он написал ещё десять лет назад, и вот только что рукопись материализовалась в книгу. Можно представить, сколько сил и нервов затратил автор в эти десять лет зазря, за здорово живёшь!

Но дело даже и не в этом, не столько в этом. Самое печальное заключается в том, что если бы эта, как написано в хилой аннотации, «история постепенного оскудения, падения человеческой личности под влиянием алкоголя» пришла к читателю в конце 70-х, мне бы сейчас, я уверен, и в голову не пришло числить Леонида Шорохова в «молодых», наверняка он был бы уже в числе маститых, автором нескольких томов, известным прозаиком.

Понятно, что после аналогичных по теме «Серой мыши» В. Липатова, «Живой воды» В. Крупина или, скажем, казахского фильма «Улан» роман Леонида Шорохова, написанный страстно, жёстко, смело, воспринимается более спокойно, он не стал в какой-то мере открытием. Но ведь только по вине издателей!

К слову, я иногда думаю вот о чём. У нас постоянно идёт разговор о талантливости и бездарности, о профессионализме и графоманстве только одной категории работников литературы — писателей. И практически совсем не обсуждаем мы публично наличие таланта или отсутствие оного у редакторов-издателей, их профпригодность или несоответствие занимаемой должности. А ведь дело-то совсем простое. Ну ладно, не будем брать ещё действительно пока (только пока!) малоизвестного Леонида Шорохова как «аргумент». Но вот, допустим, литературные достоинства прозы Николая Шипилова вроде бы уже не вызывают у большинства читателей и критиков сомнения. Известно также, что те первые рассказы, которыми «Литучёба» «открыла» Н. Шипилова в 1983 году, мотались по редакциям и издательствам не один год. Так почему бы тех редакторов и литконсультантов, что отфутболивали в своё время рукописи талантливого прозаика, не «пощупать» на профпригодность?

Затянувшийся дебют Леонида Шорохова объясняется тем, что его проза, написанная ещё в «брежние» времена, остра, беспощадна и, я бы даже сказал, жестока. И это шокировало, пугало осторожных издателей.

А вот, к примеру, у челябинца Сергея Полякова в его писательской палитре содержатся по преимуществу одни светлые краски. Его книжка рассказов с характерным названием «Сны в лесной избушке» — это, можно сказать, гимн человеческой доброте, любви к своему ближнему, любви к природе. Практически все его герои неосознанно, изначально исповедуют идею, что доброта спасёт мир, на ней он держится. Этим молодой писатель Сергей Поляков особенно и интересен. И если читать, как получилось у меня, в один промежуток времени прозу Леонида Шорохова и Сергея Полякова, то контраст между ними добавляет необыкновенные нюансы, оттенки в читательские впечатления.

Но есть в нашем поколении и прозаик совсем другого, как бы третьего плана — Николай Гайдук из Красноярска. Его первый сборник «С любовью и нежностью» выпущен Красноярским книжным издательством в 1988 году. В прозе этого молодого писателя — синтез светлого и тёмного, доброты и жестокости. В этом он схож с Павлом Егоровым, только пишет более энергично, экспрессивно, круто. Роднит их и пристрастие к природе: в повести сибирского прозаика, рассказывающей о жизни и трагической гибели хорошего парня Кости Солоновского, каждая глава начинается и заканчивается пейзажной зарисовкой, и это, поверьте, не утомляет, а, наоборот, впечатляет от страницы к странице всё больше — так мастерски удаётся Николаю Гайдуку не повторяться.

И как ненавязчиво, но убедительно проводится в повести капитальная мысль: есть жестокость и в природе — она закономерна, необходима, вынужденна и этим даже прекрасна; жестокость же в мире людей искусственна, мерзка, безнравственна.

Пришла пора по всем канонам критической науки переходить к выводам, рисовать резюме. Но стоит ли? Мне только хочется пригласить вас подумать всем вместе, как перестать нам играть в литературные игры, делящие писателей на столичных и на второсортных, званых, но не избранных — провинциальных. Давайте же ей, этой даровитой периферийной литературе, побольше внимания уделять, давайте больше и чаще её печатать, вести о ней серьёзный разговор.

Сейчас у части — и значительной! — читателей наступил период пресыщения «острой» литературой. Ведь практически это всё — политика. От политики можно в конце концов устать. Самое время — взять в руки скромные книжечки молодых авторов и посмотреть: а что же представляют собой писатели новых поколений. Если из тех двадцати авторов, рассказы и повести которых я прочитал, пять-шесть имён теперь запали мне в память, то, думаю, время на чтение потрачено не зря.

Только ещё одно предуведомление: не стоит составлять предварительное мнение о книгах незнакомых авторов по аннотациям и вступительным статьям-«благословлениям» маститых, которыми почему-то принято предварять первые книги начинающих. Я уже приводил примеры этого скучного «жанра», вот ещё кусочек — Феликс Кузнецов, напутствуя Павла Егорова в предисловии к сборнику «У тёплой реки», констатирует, что автор принадлежит поколению, рождённых в пятидесятые годы: «Характерная особенность этого поколения — сознание своего жизненного и творческого “я” в необычайно насыщенном временном отрезке истории, поиск внутренней основы для построения целостного, социально-исторически выверенного мировоззрения в жёстких условиях современного миростояния…»

За поколение обидно! Почитайте прозу Павла Егорова, Леонида Шорохова, Николая Гайдука, Сергея Полякова, Валентины Соловьёвой, Владимира Потоцкого и других своеобычных авторов нашего поколения и вы поймёте, что эти холодные, дежурные, расплывчатые словеса не имеют к нему никакого отношения.

Если необходимо определение, я бы предложил такое — более конкретное: писатели рождения 1950-х принадлежат к поколению, которое старится, так и не успев проявиться, которому сейчас, когда в пору сплошных дефицитов наконец-то исчез, слава Богу, дефицит на острые читабельные публикации, ещё труднее и жёстче стало жить.