4. Релаксация

Исчез Домашнев не сразу.

Правда, на мэйлы отвечать и к телефону подходить он перестал уже 7 января. Напрочь «умер» и его мобильник. Однако ж Дарья Николаевна уверяла потом, что бывший супруг её ещё несколько дней, примерно неделю, время от времени появлялся дома, но каждый раз в таком виде, что и расспросить ни о чём нельзя было. Да и желания расспрашивать не было.

Подтверждением тому, что неделю Домашнев ещё обитал в этом мире и находился в Баранове, служили два совершенно глупых, ну просто идиотских мэйла, которые он в конце этой недели отправил: один — Несушкину; второй — Алине. Мальчика-соперника профессор поздравил с подгадавшим днём рождения (исполнилось тому восемнадцать):

nesushkin@mail.ru, 14 января, 5:39 (С днём рождения!)

Николай, поздравляю Вас (на правах как бы родственника) с днём рождения! С совершеннолетием! В подарок Вам, естественно, дарю Алину: со всеми её частями тела, клеточками и эпидермисами. Владейте, Вы — хозяин. Счастливец!

Дай Вам Бог прожить до моих лет и быть счастливым до КОНЦА!

Алексей Алексеевич Домашнев.

Алине послание было намного пространнее, болтливее, да к тому же к мэйлу был пристёгнут довольно объёмистый файл-прицеп:

Латункиной, 14 января, 6:47 (Для сведения и развития…)

Алина, прилагаю любопытный текст — твою переписку с сусликом. Там есть комментарии в скобках, сделанные жирным курсивом, — посмотри повнимательнее.

С глубочайшим уважением!

Алексей.

P.S. Чтобы ты, Алина Наумовна, не округляла мило и невинно свои выразительные умные глаза, поясню-прокомментирую и вообще всю ситуацию в целом. Постараюсь сделать это даже метафорично (ведь ты у нас поэт!): ты пила из колодца — пусть недолго, но с наслаждением, а потом нашла где-то лужицу (которая, не спорю, могла показаться тебе и родником — не в том суть) и начала пить из неё, но при этом возвращаясь периодически для утоления жажды и к колодцу. И вот перед тем, как окончательно и насовсем уйти от колодца к лужице, ты взяла, да и не только в колодец плюнула, но ещё и справила большую и малую нужду...

А чтобы ты и после этого не утруждала округлением свои прекрасные (sic!) глаза, переведу-размажу в прозу: когда мы были вместе, ты не раз и устно и письменно утверждала-повторяла убеждённо и, казалось (тогда) искренне, что любишь меня как мужчину (читай — любовника), человека (личность) и писателя. И вот, как оказалось, своему суслику и, вероятно, самой себе ты теперь объясняешь-оправдываешься, что ты меня не любила, а вернее любила ВЫДУМАННОГО меня: то есть, как ты, скорей всего, поясняешь, мол, как любовник он был — так себе, как человек — полный ноль, ну и, разумеется, никакой не писатель, а обыкновенный и типичный барановский графоман... Да, дескать, можно разве такого любить?!

Хотел бы съязвить «спасибом», да не получается. И мне бесконечно жаль, что ты опустилась до такой совершенно несправедливой и совершенно излишней гадости. Поверь, он бы сильнее зауважал тебя и твою любовь к нему, если бы ты как раз не стыдилась нашей с тобой любви, а подчеркнула, что да, ради него ты разлюбила меня, хотя казалось, что горячее и сильнее любви не бывает. А так — какая ему радость и гордость от того, что он победил в соперничестве с «импотентом», «полным ничтожеством» и «примитивным бездарем»...

Ты абсолютно будешь права, утверждая, что я просто смешон. Самое горькое, что смешон я был уже 29 декабря — как только прикоснулся к тебе и, забыв про свой возраст, начал идиотски лыбиться и гнусно маслить взгляд...

P.P.S. Впрочем, если этот 17-летний мальчик сумел заменить меня ВО ВСЁМ, значит, я действительно полный ноль и ничтожество.

Прощай.

* * *

Хватились Домашнева не сразу.

Дарья Николаевна решила, что благоверный-предатель перебрался на съёмную квартиру и плавает там в очередном глубоком запое. В университете до 12 января были новогодне-рождественские каникулы, а потом ещё несколько дней профессора Домашнева особо уж не искали, предполагая с ухмылками и саркастическими смешками, что, мол, понятно — опять и снова… Алина, естественно, была оскорблена в своих лучших чувствах шпионством-подглядыванием Алексея Алексеевича и его «жирными» комментариями к её переписке с Колей.

К примеру, мэйл от 11 декабря с комментариями Домашнева выглядел так:

Моему Колечке, 11 декабря, 23:58 (Признание в любви!)

Коленька! Я — самая счастливая на свете, потому что любимая тобой и живущая ради и во имя тебя! Ты — моя жизнь, моя судьба! (Ох, как это знакомо!) Сегодня меня как никогда тянуло к тебе: тело соскучилось по твоим прикосновениям, глаза — по твоим взглядам, губы — по поцелуям... Матрёна — сам знаешь, по кому (истосковалася вся!!!).(Фу!) Я полностью проросла в тебя, сквозь тебя, внутрь тебя... Человечек ты мой, родной, будь всегда рядом! Люби! Жди! Зови! Тоскуй! Снись! Шепчи! Кради! Целуй! Обнимай! Ласкай! Входи!.. (Ещё раз — фу!)

Ночью буду вся заполнена тобой! Встретимся в нашем сне!

P.S. Спасибо, что сегодня не побоялся выполнить мою предоргазмическую просьбу — ОСТАТЬСЯ ВО МНЕ ДО КОНЦА! Не бойся, малыш, я ж говорю — ещё один малыш нам пока не грозит: у меня завтра крантик откроется…(Речь, как можно понять, идёт о том, что наша Дымочка решила рискнуть и не только со мной без презерватива трахнуться… Для ускорения процесса, что ли? Ну и как — сумел он хотя бы за полчаса кончить-управиться?!)

Твоя девчушка.

(Вот именно — девЧУШКА).

Однако Алина к концу января всё же превозмогла свою обиду, всерьёз забеспокоилась. Она даже звонила пару раз Дарье Николаевне, но лишь нарвалась на оскорбления. Дозвонилась в конце концов и до сестры Домашнева в Сибирь, но только переполошила родственников пропавшего Алексея Алексеевича…

В конце концов, университетское начальство обратилось с официальным заявлением в органы о розыске пропавшего без вести профессора Домашнева, а экс-супруга и экс-любовница, каждая независимо друг от дружки, пришли к выводу, что их некогда любимый человек напрочь порвал с прежней жизнью и перебрался, как не раз в загульные дни грозился, к другу Петру Антошкину в столицу и живёт там под чужим именем (что в наши времена труда не составляет) или…

Или, вот именно, «или»: Дарья Николаевна даже по доброте душевной, уже спустя месяца три, при очередном посещении церкви заказала, взяв грех на душу, сорокоуст по заблудшей душе бывшего своего мужа раба Божьего Алексея…

* * *

Сдав летнюю сессию и съездив со своим Коленькой на Юга (опять в Геленджик), Алина Латункина укатила до конца лета на практику в детский оздоровительный лагерь воспитателем. Она предлагала и Коле бросить на время свой базарный чай-кофе да завербоваться в лагерь хотя бы рабочим кухни (вот уж покайфовали бы на природе!), но Колька свой малый рыночный бизнес, боясь конкуренции, оставить не решился. Ну и дурак!

Волею случая в том же тинейджерском лагере физруком оказался доцент с университетского спортфака Дмитрий Иванович Белгородский — вполне гарный мужчина тридцати с чем-то лет, уехавший из города, как вскоре выяснилось, дабы переварить семейную трагедию: от него ушла жена. Вскоре он стал для Алины просто «Дмитрием», затем «Димой» и наконец просто — «моим Димочкой».

Уже в разгаре осени и своего романа они шли как-то по Центральному рынку. Этот субботний день — 15 октября — был ужасным: тучи нависли прямо над головами, то и дело из них начинала сыпать какая-то гнусная морось, сдуваемая ветром. Но настроение у Алины было о-го-го: её Димочка только что подобрал-подарил ей в ювелирном чудные золотые серёжки в виде сердечек и обручальное кольцо забугорного образца — с бриллиантиком. Прелесть подарок к трёхмесячному юбилею их отношений! Алина, пробираясь вслед за Димочкой сквозь рыночную толпу, то и дело на ходу вытягивала вперёд правую руку и любовалась кольцом, а затем притрагивалась то к одной, то к другой серёжке в ушах. Улёт!

И тут ей словно острая заноза в сердце впилась — чей-то отчётливый голос сквозь базарный гвалт:

— Да-а-а, двадцать один год ей только-только исполнился… Умерла!

Она глянула вбок и охнула: на ступеньках кафешки-забегаловки сидели двое пьяных бомжей с пластмассовыми стаканчиками в лапах, и в одном из уродов сквозь грязь и заросли бороды проглянули до ужаса знакомые черты…

Домашнев!

Он вскинул на неё мутные глаза, тоже вздрогнул и даже сделал попытку вскочить, но рука соскользнула по грязи.

— Ну ты, Профессор, даёшь! — ухмыльнулся друг-товарищ. — Каждый день по сто раз одно и то же! Придумай чего поновей… Пятнадцатилетние тебя не любили, а? Ха-ха-ха!

— Дымка! — окликнул её нетерпеливо Дмитрий. — Ну что ты отстаёшь? Нам ещё мясо на шашлыки купить надо!..

Алина стиснула зубы, прижала руки к груди и, наклонив голову, прошла…

* * *

Алексей Алексеевич Домашнев проводил протрезвевшим взглядом Алину, хотел глотнуть, но заметил, что раздавил стаканчик. В пузырьке «Настойки боярышника» оставалось ещё больше половины.

— Да, она умерла…

— Чего, чего? — не расслышал брат-собутыльник.

Профессор не ответил, приложил горлышко к губам и медленно выцедил жидкость до самого дна. Оторвался, зажмурил крепко-накрепко уставшие глаза и вытер грязным рукавом куртки проступившие едкие слёзы…

Аптечная дрянь была ужасно крепкой.

Послесловие

С Домашневым (фамилия, естественно, как и всех других героев, изменена) я знаком, но не близко. Так, здоровались при встречах и всё.

А материалы для этой грустной love story мне передал-подарил мой товарищ и коллега по литературе (в романе он упоминается как Пётр Антошкин). Домашнев действительно жил некоторое время у него в Москве после исчезновения из Баранова (пусть и название города останется втайне), многое ему порассказал в пьяной откровенности о своём романе со студенткой Алиной, оставил перед расставанием и дискету с love-мэйлами и просто-напросто умолял друга-писателя написать об этом роман. У него, по рассказам Петра, это в навязчивую идею превратилось. Видать, очень уж ему хотелось, чтобы остался-появился памятник его любви. Сам Антошкин последние несколько лет работает над циклом романов под общим названием «Русская трагедия», так что до камерной, скажем так, повести о любви у него руки не дошли бы ещё лет десять. Он решил, что материал аккурат ложится мне в строку. Мол, был у тебя «роман-исповедь» («Алкаш»), вышел недавно «виртуальный роман» («Меня любит Джулия Робертс»), пора написать-создать и — «email-роман». Пётр также отлично знает моё творческое кредо: без «стриптиза души» настоящее реалистическое произведение не создашь. (Тут кстати для самых тупых и непонятливых добавлю: только не надо путать реализм с натурализмом, живопись с фотографией, художественный фильм с телепередачей «Дом-2»…)

Итак, в результате получилась — «Люпофь». Читатель, конечно, заметил-понял, что работы мне досталось не так уж много. Электронная переписка двух любовников сама по себе выстраивалась в стройную композицию с завязкой, кульминацией и развязкой данного романа (в обоих смыслах этого слова). Моя задача состояла главным образом в том, чтобы из более чем тысячи мэйлов отобрать для повествования только нужные (удивительно, сколько лишнего, наивного и даже глупого пишут друг другу влюблённые люди!) и соединить переходными главками-мостиками. Мне даже редактировать мэйлы не пришлось — ляпы-опечатки только поправил.

Эта форма — «email-роман» — по-моему, уже сама по себе предполагает запредельную откровенность. Думаю, большинству читателей и расшифровывать не надо, но на всякий случай поясню, что в XX и тем более XIX веке такое произведение считалось бы «эпистолярным романом». Обыкновенно, мир двух влюблённых — это закрытый мир. Вообще, любовь — это эгоизм двоих. Они укрылись, отгородились в своей любви от всего остального мира, от всех людей. Посторонним вход воспрещён! И обыкновенно, когда писатель (как правило — кто-то из этой пары!) волею, данной ему Всевышним, нарушает табу и вводит-приглашает посторонних (читателей) в этот изолированный мир, он строит свою «экскурсию», конечно же, односторонне, предвзято, комментируя все происшедшие в этом мире двоих события со своей колокольни. Как правило, и эпистолярные романы грешили этим, ибо использовался только творческий приём и сочинял письма за обоих главных героев сам автор, как в «Новой Элоизе» Руссо или «Бедных людях» Достоевского. В романе «Люпофь» каждый из двоих героев сам отвечает за себя, за свой образ, свой внутренний мир, как бы создаёт сам себя, реализуясь, автопортретируясь, исповедуясь в своих электронных письмах.

Но при этом, при полной, казалось бы, откровенности и открытости данной (электронно-эпистолярной) формы в ней присутствует естественная недоговорённость, отрывочность, пунктирность, что даёт волю фантазии читателя, будит-подстёгивает его способность к домысливанию, сотворчеству, догадыванию…

Именно то, что в основу романа «Люпофь» положена подлинная email-переписка — придаёт ему такую достоверность и жизненность. Но тут может возникнуть ещё и такая этическая проблема: а имел ли Домашнев право помимо своих мэйлов давать добро на публикацию и писем-мэйлов другого человека? Имел ли право автор, то есть я, вообще использовать подлинную переписку живых реальных людей в художественном произведении?

Что сказать… Во-первых, стоит обратить внимание на своеобразные индульгенции-эпиграфы к роману. Во-вторых, сентенции типа «У писателя каждое лыко в строку», «Ради красного словца не пожалеет мать и отца» и прочие в том же духе не вчера были придуманы и без них не обойтись в работе творца-реалиста. А в-третьих… Впрочем, к чёрту оправдания: кому претит — пусть не читает!

Но должен всё же сказать-подчеркнуть, что и чересчур откровенные сцены, и порой чересчур «крепкие» слова и выражения в романе «Люпофь» (хотя я целомудренно уж совсем откровенные маты смягчил пропуском букв и многоточием) — не самое главное. Главное, что это роман О ЛЮБВИ.

Может ли между людьми разных поколений с разницей в возрасте в три десятка лет вспыхнуть настоящая любовь? Может ли она быть счастливой? Во что превращается, перерождается любовь-страсть — в любовь-нежность или любовь-ненависть? Может ли любовь быть «комфортной»? Кто из двоих виноват и виноват ли, если чувство умирает? Можно ли убить любовь? Можно ли пережить крушение любви и продолжать жить-существовать? Что есть предательство в любви? Можно ли одновременно и одинаково жарко любить двоих? Кто объект, а кто субъект измены в любовном треугольнике? Остаются ли какие-либо обязательства у разлюбившего человека перед тем, кого он разлюбил? «Я буду любить тебя до самой смерти!» — это клятва или просто традиционные дежурные слова? Что, любовь — это водопроводная вода: кран крутанул-открыл — потекла, кран закрыл — кончилась?..

Как это и положено в литературе, вопросы ставит автор. Ответы искать вам, дорогой читатель. И не только в книге, но и заглянув после прочтения романа «Люпофь» в собственную душу, в собственную жизнь.

С Богом!

Да, чуть не забыл! А как же Алексей Алексеевич Домашнев?

Он действительно вернулся в Баранов. Встретить-увидеть его можно обычно на Центральном рынке. Есть ли шанс его спасти? Вряд ли. А вот помочь единовременно, опохмелить — пожалуйста. Узнать его можно по характерной детали: в отличие от других бомжей свои личные вещи он таскает не в пластиковом пакете, а в коричневом кожаном портфеле — профессорском…

 
/2005/