Дурнопахнущее слово

Большого шуму наделало в своё время критическое эссе Абрама Терца (А. Синявского) «Прогулки с Пушкиным». Многим любителям русской литературы показался оскорбительным, невозможным подобный тон в разговоре о классике. Но пример литературоведа-эмигранта вдохновил других любителей скандальной славы, которые на эпатаже, глумлении над святыми именами делают себе литературную карьеру. Из таковых сейчас особенно усердствует скандально известный в литературном мире Виктор Ерофеев.

Хотя, к чести и Терца, и В. Ерофеева, и некоторых других подобных «литературоведов-новаторов», надо заметить, что они, во-первых, безусловно талантливы и, во-вторых, обливая грязью русских классиков, речь ведут всё же о литературе, о творчестве великих писателей, пытаются дискредитировать лишь их наследие. Не то у наших доморощенных провинциальных ерофеевых. Восприняв внешний блеск эпатажного успеха, они примитивно и грубо пытаются обратить на себя внимание публики похабными выпадами в адрес литературных колоссов прошлого.

Впрочем, буду конкретен. Случайно попался мне на глаза номер газеты Мичуринского района «Наше слово» от 1 сентября с. г. В День знаний сие печатное издание решило порадовать своих читателей, в том числе и школьников, большой подборкой стихов некоего Михаила Жукова под рубрикой «Истина одного поэта». Правда, редакция во врезке предупредила, что-де поэтическая «истина» М. Жукова может вызвать у читателей «чувство неприятия отдельных моментов стихотворений», но что приём «версификаторства с сатирой (?!) — далеко не нов и получил широкое распространение у многих (?!) писателей».

Итак, против кого же направлена «сатира с версификаторством» современного и, вероятно, молодого (пока у него один только сборник вышел) пиита? Вот «стихотворение» «Сон»:

Нет, цитировать далее всё же не могу — тошнит. Да и в рифму, в поэтической форме всё это передавать грустно. Ведь там дальше у Жукова много чего наворочено отвратного про классиков. Белинский ковыряется в носу, пьяный Пушкин хватает официанток «за зад» и, пардон, портит воздух в комнате, Есенин спаивает и уламывает Инессу Арманд, Блок сокрушается, что Незнакомка ему «пятый год не даёт», Некрасов разит перегаром и бахвалится своими сексуальными похождениями, а Достоевский, «Михалыч» по терминологии «лирического» героя опуса, в конце концов стал «хорош» — упился… Невольно подумаешь: здорово повезло Гоголю, Лермонтову, Тургеневу и Льву Толстому — стихотворец Жуков о таких писателях, видно, ещё не слыхал.

О литературе — ни полсловечка. Как видим, и с Пушкиным, и с Блоком Жуков не просто на дружеской (куда до него Хлестакову!), а на фамильярной, на панибратской ноге. Для мичуринского абрама терца и Некрасов, и Есенин не тем интересны, что они поэты, что они гении, творцы, гордость русской литературы, а тем, что имеют желудок, кишечник и детородные органы. Да чего там, они для автора «Сна» просто-напросто грязные негодяи, подонки и алкаши. Так как вряд ли Жуков почерпнул такие гнусные подробности о повседневном житье-бытье писателей-классиков из мемуарной литературы (иначе он бы узнал, например, что Достоевский терпеть не мог спиртного, был трезвенником), то остаётся предполагать, что творец этих отвратительных портретов создавал их по образу и подобию своему.

И вообще, при чтении этого опуса приходит на память фраза из романа Ф. М. Достоевского («Михалыча») «Идиот»: «Это чёрт знает что такое… точно пятьдесят лакеев вместе собрались сочинять и сочинили».

Мне могут возразить: мол, заглавие-то — «Сон», всё это лишь приснилось автору. Что ж, тогда остаётся лишь сказать, что если человеку снятся такие шизофренические сны, ему пора уже обратиться к психиатру. Или, по крайней мере, не пересказывать свои патологические сновидения людям, да ещё в стихах.

Уж больно, простите, смердит от таких «стихов».