Глик тридцать пятый

Всё — стоп!

Не хочу в таких подробностях. Жирно будет!

Впрочем, на плёнке-то и так запечатлелось в звуках только начало, увертюра, а остальное и для меня самого осталось покрытым флёром полуфантастических видений-воспоминаний, от которых хочется в восторге плакать, стонать и смеяться. Но главное наслаждение, конечно, в том, что эта потрескивающая, совсем некачественная диктофонная запись почти окончательно развеяла мои сомнения: нет, роман мой неземной — не плод моего воспалённого воображения. Хотя, конечно, хорошо бы дать послушать ещё кому-нибудь, удостовериться, что всё мною слышимое, и вправду, на плёнке есть, но — кому? Старому цинику Телятникову, что ли? Или Анне Иоанновне? Эх, хорошо бы, как в «Коматозниках», пристроить видеокамеру на антресоли шифоньера — как раз бы весь диван в кадр попал… Да где ж её взять? Впрочем, подглядывающая видеокамера — это, во-первых, уже натуральное извращение, во-вторых, её у меня нет, а в-третьих, все эти вещдоки из разряда видео да аудио, бесспорно, прекрасны и головокружительны, но их, увы, потрогать-пощупать нельзя…

— Подожди-ка, подожди-ка, — сказал я сам себе, а может, Баксику, который лежал на подушке и внимательно слушал моё озабоченное бормотание. — Ну, конечно, как же я забыл!

Я опять шуганул горемычного кота, отбросил подушку — пусто. Побежал на кухню, поднял крышку мусорного ведра: шесть использованных латексных изделий индийского производства и две смятых упаковки из-под них лежали сверху… Ни хрена себе! Да я, оказывается, половой гигант! Просто Жорж Сименон какой-то! И вообще, под подушкой я только одну упаковку припасал — когда же вторую из серванта вытащил? Впрочем, не это главное. Главное, если уж до конца быть занудным и придирчивым: использованные презервативы в мусорном ведре — ещё не стопроцентное доказательство присутствия в квартире одинокого страдальца женщины… Нет, правда, меня прямо заело, мне прямо под дых подкатило-подпёрло — так захотелось гарантий и доказательств своей нормальности… И я додумался: ну, конечно же, есть вполне простой способ во всём удостовериться, убедиться в материальности Джулии. Да, точно, и при следующем свидании задуманное нетрудно будет провернуть-сделать…

А когда же оно, это свидание, будет?..

Я уж хотел было тут же нажать «кнопку вызова», но, подойдя к компу, вдруг вспомнил одну подробность прошедшего вечера — разговор про баню. Точно, точно, когда мы ещё устраивались в тесной ванне, сглаживая неловкость минуты и ситуации шуточками, Джулия и сказала: мол, про русскую баню наслышана, там-то, уж наверное, попросторнее и пожарче — вот бы посмотреть-попробовать… Я, само собой, пообещал. Сгоряча пообещал. И — что же теперь? Конечно, наш Баранов — деревня деревней, но не до такой же степени! Даже в самом центре города полно у нас частных домов с садами-огородами, но вряд ли — с коптящими банями на задворках. Значит, остаётся суррогатный вариант — сауна. Хорошо, что по дороге из больницы я пару свежих газет прикупил. Быстренько отыскав нужную рекламу, звякнул по одному телефону, по второму — облом: самая дешёвая сауна-парильня стоила по 75 рэ с человека за сеанс. Таких денег у меня уже не было.

И тут я увидел случайно на газетной странице знакомую физию: ба, Семи — как его? –– метров, что ли? Точно — он. На морде — оскал, в руке — книга, в заголовке — ересь: «Новый Гоголь явился!». Некий доморощенный Белинский с убойной фамилией Гараж, сочиняя эту рецензию-гимн, от восторга поди припукивал — сколько ж, интересно, автор ему на лапу кинул? Хотя про язык и стиль повести «Жизнь как подвиг» этот В. Гараж вполне справедливо надифирамбил — чего уж скромничать! Ну, вот и в струю: раз книжка моего подопечного в свет вышла, можно его за вымя-то и пощупать. Тем более, что он сам упрашивал типа в случае проблем к нему обращаться…

После обеда, часа в четыре, когда пришла Джулия, я, поздоровавшись и поцеловав её на пороге, даже не дал ей снять куртку:

— Мы уходим.

— Что случилось, Колья? –– встревожилась Джул.

— Банный день, — улыбнулся я. — Да и хочу показать тебе, как у нас белые люди живут…

Я болтал это, запирая замок и внутренне скукоживаясь. «Господи, спаси и помоги!..» Дело в том, что я абсолютно не был уверен, так сказать, в законности происходящего. Правда, днём я на всякий пожарный всю вторую фотоплёнку исщёлкал: коридор наш, лифт, весь путь по улицам через каждые сто метров зафиксировал — как раз хватило. И денег чужих на проявку и печать снимков хватило: пришлось-таки унизиться-прогнуться, попросить у Семиаршинного как бы взаймы триста рубликов — кинул, впрочем, без лишних расспросов, как и ключи от свободного особняка.

Когда вышли из подъезда (нам позволилось выйти!) — случился мелкий конфуз. Джулия, идущая впереди, полуобернулась, вопросительно посмотрела. Я сразу не врубился, подумал, она тоже волнуется, что мы от компьютера удаляемся… Но она повела неопределённо рукой в сторону нагло припарковавшихся на тротуаре тачек.

— А-а! –– усмехнулся я. — Нет, Джулия, моей здесь нет. Моя ещё где-то на конвейере «Дженерал Моторс»… Мы — пешочком.

— Колья, у тебя нет машины?!

Мне стало стыдно.

— Увы, нет! Между прочим, у нас ни один честный человек авто купить не может…

Но тут мне стало за державу обидно.

— Да и вообще, я — автосемит… То есть, тьфу, — автопацифист… Короче, я люблю ходить пешком! И, между прочим, — с чего-то полез в бутылку я, — терпеть не могу женщин за рулём…

— Вау?! –– Джул явно подтрунивала.

— Да, да! –– закипятился ещё больше я. — Женщина, по моему глубокому убеждению, если она женщина, в любом случае и всегда должна сидеть, плотно сжав колени. А в машине, за рулём, давя на педали, она в любом случае и всегда сидит враскоряку, расщеперившись, похабно!..

— Ну, ну, Колья, какой ты… суровый! –– засмеялась примирительно Джулия, придержала меня за рукав, умеривая мою прыть.

Мы, между тем, шли уже по улице. Я, нарушая джентльменский кодекс, шёл справа от дамы — там тротуар повыше. Было довольно тепло, градусов 6-8, но пасмурно. Джул сняла тёмные очки. Может, и она поначалу опасалась, что к ней кинутся толпы барановцев за автографами, но, к счастью, никто на нас внимания не обращал. Оно и понятно: это ж каким сумасшедшим надо быть, дабы в чернозёмном городе Баранове во встречной девушке-пешеходке, одетой в неприметные чёрные куртку и брюки, заподозрить-разглядеть супермегазвезду Голливуда Джулию Робертс?

— Я, между прочим, за рулём только в брюках езжу, — вдруг, уже спустя минуту, сказала она.

— Неправда, — сказал я.

— А это кто? –– сделала крутой поворот в разговоре Джулия, кивая на громадного истукана, торчащего на пьедестале посреди площади с откляченным задом и указующе распростёртой дланью.

— Это — Ленин.

— А-а, это ваш Авраам Линкольн — знаю.

— Скорее, это — наш Фидель Кастро.

Я старался смотреть вокруг как бы её глазами. Что ж, небоскрёбов нет, зато ещё зелени и осенней желтизны сколько душе угодно — аллеи, скверы, газоны, цветники. Джулия словно подслушала:

— Как много деревьев! Это хорошо, уютно. Мне в Нью-Йорке этого не хватает — сплошной асфальт да бетон.

— Зато на ранчо в Нью-Мексико всё в зелени.

— Вау! А ты откуда знаешь?

— На одном из сайтов фото видел. Там даже с высоты птичьего полёта снято — все пятьдесят акров. И стоимость зачем-то указана — два и две десятых миллиона баксов.

— Да, у нас это любят — ценники на всё лепить… О-о, какая красота!

Перед нами во всём своём былинном великолепии открылась пятиглавая Казанская церковь.

— Это ещё что, — с законной гордостью снисходительно улыбнулся я. — Ты бы посмотрела на неё в солнечный день — сказка! Эх, был бы я богатый — позолотил бы обязательно хоть центральный купол… Представляешь, как бы это смотрелось?

И тут я прикусил язык: что-то больно двусмысленно проговариваюсь — «Дженерал Моторс», «богатый»…

Набережная привела Джулию в ещё больший восторг. Да и то! Даже в это время года, когда большинство деревьев уже разделось, зелёной отдохновительной краски здесь хватало и многочисленные клумбы ещё ярко пестрели остатками цветочного изобилия. Слева за рекой далеко-далеко, сколько хватало глаз, расстилался-кудрявился казавшийся совсем дремучим лес, впереди по курсу виднелся ажурный подвесной мост, чуть справа белела ещё одна церковка — Покровская, с голубым куполом и золотой маковкой…

Фланирующих праздно-субботних барановцев на Набережной гуляло довольно много. И тут я распознал в одной из надвигающихся издали фигур нечто знакомое. Да, сомнений не было — Аркадий Телятников. Дёрнул же чёрт его выгуливаться в это время здесь! Прежде чем он, увидев нас за полсотни метров, раскинул руки и заорал на всю округу, я успел шепнуть Джулии:

— О Боже! Это мой приятель, поэт… Прости — его оправдать невозможно!..

— Вот это встреча, мать твою!!! –– завопил Аркадий. — Здоро-о-ово! Николай, да вы просто как Пушкин с Наташкой! А ну-к знакомь со своей красоткой, бляха-муха!

Подойдя вплотную, Телятников приподнялся на цыпочки и шепнул мне на ухо так, что на километр вокруг люди слышали:

— Нашёл похожую на ту, из компьютера? Вижу! –– и, повернувшись к Джулии, подкрутил свой ус. — Привет, я — Аркаша!

Джулия, прикусив губу, во все глаза смотрела на шумного «Аркашу», который был в два раза её старше и почти вдвое ниже:

— Arckasha?.. Do you understand English?

— No! — ответил я за друга. — Аркаша понимает у нас только фарси, идиш и санскрит, ну и немножко язык птиц… Пока, пока, Аркадий, гуд бай! Мы с Юлей опаздываем!

Я подхватил Джул за локоток и поспешил прочь. Метров через сто обернулся: Телятников так и стоял на том же месте, разинув рот. Ну всё, завтра от расспросов не отобьёшься!..

Впрочем, «домой» мы пришли в великолепном настроении. Я по дороге ввёл Джулию в курс дела: у меня есть приятель, не этот, не Аркашка-болтун, другой — страшно, просто неприлично богатый (может быть, побогаче её самой или даже Била Гейтса!), который по дружбе и в ответ на одну важную услугу с моей стороны предоставил в полное моё распоряжение на сегодняшний вечер один из трёх своих дворцов. Так что, если у неё, Джулии, есть три дома в разных концах Америки, то и у меня теперь, получается, тоже не один, а целых два, только в одном городе…

Зря я, конечно, употребил слово «дворец». Уж не знаю, на что моя Джулия настроилась, только губы у неё скептически поджались, когда мы осмотрели изнутри этот «замок» на улице Тельмана. Впрочем, и мне, всю жизнь прожившему в «хижине», были видны-заметны и снобство, и жлобство, выпирающие из каждого угла особняка: нелепая позолоченная лепнина на потолке и камине, фикус в кадке, «Чёрный квадрат» псевдо-Малевича на стене, отовсюду торчат-ветвятся рога лосей, оленей, косуль, баранов…

Да и чёрт с ним — не жить же нам здесь! Главное, внизу, в подвале, сауна уже мною прогрета-настроена, в столовой громадный холодильник с богатым содержимым, так что осталось по бокалу мартини со льдом выпить, разговор в нужное русло повернуть, настроиться обоим и…

И — облом! Воды в кране не оказалось. Чёрт, я совсем забыл: ведь ещё и пяти нет.

— Что-то случилось? –– заметила моё расстройство Джул.

— Да воды ещё нет, в шесть только включат.

— Почему только в шесть?

— Потому что экономят шибко.

— Кто?

— Шалупонь чиновничья! Они почему-то уверены, что с десяти до двенадцати и с четырнадцати до восемнадцати люди у нас не пьют чай, не стирают, в туалет не ходят, пожары не тушат… Радетели хреновы!

— А мэр, что же, не знает об этом?

— Мэр?.. Вот у вас, в Нью-Йорке кто мэр?

— Рудольф Джулиани, чудесный человек! Мы его зовём — просто Руди, Руди Джулиани.

— Ну, вот видишь, Джулия, разве может человек с фамилией быть плохим человеком и мэром? А у нас в Баранове мэрит-рулит Юрий Ильинский — фамилия вроде тоже удачная, знаменитая, а толку — чуть.

— А может, мы пока без воды обойдёмся? –– спросила Джул, в глазах её заиграли бесенята.

Я по привычке начал непонятно почему нервничать, хлопнул размашисто по зелёному сукну биллиардного стола:

— Что ж, давай пока вспомним-разыграем сцену из «Мистической пиццы»?

— Вспомним, конечно, вспомним… — загадочным тоном, с придыханием ответила она. — Только другую… сцену. Зажги, пожалуйста, свечи и растопи камин.

Я вдруг засуетился, догадался каким-то чудом, что вполне натуральный пистолет на каминной полке — это зажигалка, схватил, начал запаливать свечи в двух канделябрах, зачем-то для каждой нажимая спусковой крючок, затем принялся в упор стрелять-палить огнём в набитое чрево камина, схватился за кочергу, тут же начал ворошить, потея от усердия… Наконец, дело пошло — огонь-красавец заплясал свою бешеную джигу, вырываясь из-под полешков.

— Ну, вот, порядочек! –– удовлетворённо хмыкнул я, удивляясь: почему это меня никто не похвалит. — Дэйзи, как я тебе в роли Чарли?

Никто не отвечал. Я обернулся — никого.

— Джул! Ты где?

И тут я увидел на спинке дивана, на котором прежде сидела Джулия, чёрную кроссовку. Я взял её в руки, поднёс близко-близко к глазам, рассматривая, словно диковину. Раздался её голос, откуда-то сверху:

— Колья, иди по хлебным крошкам!

Я поднял голову, увидел на ковре у двери вторую «хрустальную туфельку» и, как зачарованный, двинулся на сиренный голос. На рогах лося в прихожей висела куртка… В начале лестницы, ведущей наверх, в спальню, через перила были переброшены брюки… На поворотной площадке прямо на полу бакеном белел свитерок… С перил на самом верху свисал, чуть колышась от сквозняка, и указывал мне путь чёрный флаг колготок… На дверной ручке игриво пристроился, заставив сердце ещё сильнее забиться, чёрный же кружевной лифчик… «Вот как раз! — вспомнил я свои чёрные планы и толкнул дверь, успев ещё подумать: — Не дай Бог, она в рубашке Семиметрова!..»

Но Джул лежала в громадной, под балдахином, постели, укрывшись до подбородка одеялом. Шторы были плотно задёрнуты, однако ж я отчётливо видел её взгляд… Господи, она так смотрела! А я всё ещё боялся верить…

— Эй, Колья! Ну где же ты?!

— Джулия! –– только и выдохнул я, боясь заплакать от восторга и нежности.

От неизбывной любви…