Глик двадцать восьмой

Главным было то, что 15 сентября я вставил в сидишник своего компа обручальный диск!

Да, это сверкающее плоское кольцо должно было соединить меня с Джулией если не супружескими, то бойфрендовскими узами. Я даже поначалу модернизированный Иваном Валентиновичем похабный TACTIL 2000 так и хотел переименовать-назвать — FRIEND 2000, но потом решился даже на ещё более возвышенный лексикон, и в результате эта программа любви у меня так и стала называться без всяких экивоков — LOVE 2000.

К вечеру субботы глаза у меня вылезли не то что на лоб — на макушку, спина стала берёзовой, задница — каменной. Но зато я проделал всю предварительную работу на ять — материал для рождения-сотворения моей Галатеи-Джулии был подготовлен богатый. Но я разумно решил не суетиться, не горячить события, а отдохнуть, дабы при первом настоящем свидании как-нибудь не опарафиниться… Нет! Нет!! Нет!!! Я совсем не в том смысле!.. Впрочем, что я буду объясняться… К чёрту! Умный и так поймёт, а дураку и толковать нечего…

Ночь я спал беспокойно. А тут ещё Бакс-негодяй ни свет ни заря взялся будить меня, требовать свежей жратвы, хотя с вечера я ему пяток килек оставил в чашке — накатывало на него порой такое хамство. Но и этого мало — кран с горячей водой опять забастовал! Пришлось греть воду кипятильником в ведре и мыться-подмываться, как лоху деревенскому, над тазиком. Надо бы и постричься (в последнее время меня Анна приноровилась обкарнывать для экономии семейного бюджета), но я побоялся, что если выйду в город, то обязательно загляну в забегаловку — стограммнуть для храбрости: а это было бы совершенно лишне. Впрочем, я хотел принять колёсико тарена, но, в конце концов, и от этой трусливой затеи отказался. Я лишь супертщательно побрился, освежился лосьоном после бритья, надезодорантился, зубы отдраил и в чай добавил щедрую щепоть сушёной мяты — получше всяких хвалёных жвачек поцелуи освежает…

Но самое смешное: я когда к компу уже подсаживался голышом, всё же в последний момент передумал и напялил обратно трусы с рубашкой. Причём, трусы хоть и семейные, но — продвинутые: в обтяжку и с хипповым узором из стодолларовых купюр, так что один из портретов спесивого Бенджамина Франклина оказался на самом причинном месте. Зачем я это сделал — не знаю, ведь всё равно в виртуальной реальности я буду поначалу одет-обут, как положено…

Итак, я истово перекрестился, с чувством произнёс-сказал: «Господи, благослови!», — и дважды робко кликнул по иконке LOVE 2000. Под перезвон колокольчиков, который сопровождает в моём компе открытие программ, занавес раскрылся…

И — ничего не изменилось… Ну совершенно ничего! Я сидел так же в своей комнате в кресле перед пентюхом, на экране по-прежнему плыли облачка, на их фоне Джулия заламывала в неге обнажённые руки…

Не успел я толком разобраться-обдумать ситуацию — в дверь позвонили. Я, чертыхнувшись (да какой же это гад в воскресенье роль татарина играет?!), пошёл открывать и уже у двери спохватился, окинул себя взглядом: ха, на мне были светлые домашние джинсы и клетчатая рубашка! Я открыл дверь и глюканул — ОНА!

— Hi! — говорит Джулия, зябко скрестив под грудью руки и вопросительно на меня глядя.

Не знаю, может быть, я, как Хью Грант при первой встрече с ней, тут же бы полуобморочно и сел куда ни попадя, если б меня не уравновесила прозаическая мысль: на улице было всего градусов десять тепла, и в летней одежде уже никто не ходил, а на Джулии — лёгкое платье без рукавов: коричневое, в редкий белый горошек, с широким поясом… Я тут же вспомнил: то самое, в каком она была на ипподроме в «Красотке» и потом во время той ссоры, когда так проникновенно сказала-произнесла: «Ты обидел меня? Больше так не делай…» И я почти уравновесился: не с улицы же она сейчас пришла!

— Можно войти? –– удивлённо спрашивает она.

— Хай! — спохватываюсь я. — Здравствуй…те! Вам сюда, сюда — проходите!

Справа, из 92-й, появляется хозяйка Танька, бизнесвумен вонючая, похожая наглой пятачковой мордой на свинью, со своим бульдогом, похожим на раскормленного подсвинка. Клыкастый кабанчик сразу начинает рваться с поводка и, брызгая слюной, хрипеть-задыхаться от злобы. Джулия ойкает, вскакивает в прихожую, сталкиваясь со мной, ладони её оказываются на моей груди.

— Excuse me! Извините! — смущается она, отпрянув, и начинает поправлять причёску.

(Нет, кто-нибудь и когда-нибудь мне скажет наконец — есть ли что-либо красивее на свете любимой женщины, поправляющей, высоко подняв обнажённые руки над головой, причёску?!)

Что-то у неё там не получается с гребнями-заколками, Джулия вдруг выдёргивает их, встряхивает головой, распуская роскошные кудри по плечам, показывает пальцем, смущённо зачем-то поясняет:

— Red… Рыжая…

— И прекрасно, что «рэд»! –– жарко подхватываю я. — Это замечательно, что рыжая! Только вы не столько рыжая, сколько — бронзовая, золотая!.. Бронз, гоулдэн — ву компронэ? То есть, тьфу! Ду ю андастэнд ми? Вы понимаете?

Джулия, судя по улыбке, понимает…

(Впрочем, тут надо сразу пояснить одну вещь: к программе LOVE 2000 был подсоединён со всеми своими 80-ю словарями и почти 100 мегабайтами массы виртуальный толмач PROMT 98. Не знаю, как Джулия, а я сначала слышал её родную речь, и лишь мгновение спустя, как бы эхом, перекодированную — словно в фильме с синхронным переводом. Причём, надо ведь знать, что такое этот толстяк-недоучка Промт — некоторые слова он напрочь отказывался перекладывать на другой язык, а фразы порой коверкал так, что хоть стой, хоть падай. К примеру, такое простое выражение, как: «Forgive me for interrupting you!» /«Простите, что перебиваю вас!»/, — этот халтурщик ничтоже сумняшеся переводил так: «Простите мне прерывание вас!» Можно представить, что слышала из моих уст Джулия, особенно в первое время! Но вскоре уже я перестал замечать эти неудобства и слышал-воспринимал речь её — и ушами, и сердцем, и всем свои существом! –– совершенно адекватно. Как, думаю, и она мою. Так что дальше я буду воспроизводить диалоги наши чисто по-русски, за исключением небольших необходимых нюансов.)

— Проходите в комнату, — приглашаю я и на всякий случай быстро туда заглядываю-убеждаюсь: да, точно, генеральную (в моём понимании) уборку я таки провернул, было вполне чисто.

И тут Джулия, против американских правил, сбрасывает свои белые высококаблучные туфли, а я, напротив, плюнув на российские привычки, как бы забываю снять свои пляжные сандалеты на толстенной микропорке. Мы сразу подравниваемся в росте. Я шагаю в обуви делово по ковру (видела бы Анна!), поправляю единственное мягкое кресло у окна, приглашая гостью сесть. Она подходит, вдруг привстаёт на цыпочки, взглядывает на меня сверху вниз:

— Комплексы?

— Это я сказал? — краснею я.

— Нет, это я сказала, — усмехается она, садясь в кресло.

— Осторожнее! — вскрикиваю я. — Оно может опрокинуться!

У дурацкого кресла на колёсиках и в самом деле центр тяжести сдвинут, натура неустойчива — того и гляди подхохмит. Впрочем, оно стоит близко к стене. Джулия откидываться на спинку не стала, с любопытством и лёгким недоумением принялась осматриваться. Я, в свою очередь, буквально ем её глазами. Да, как я и желал, она явно в возрасте Вивьен — года 22-23. Но при этом взрослый взгляд, плавность жестов, спокойная уверенность в себе, осанка королевы — всё это от Анны Скотт. И в то же время я всеми фибрами своей души чувствую-осознаю, что это — настоящая, живая, реальная, сиюминутная Джулия Робертс!

— Странно… — задумчиво говорит она. — Я не знаю, почему я здесь, но у меня такое чувство, что я должна здесь быть… И мне всё это (она обводит полукруг рукой) вроде как знакомо, словно я во сне это видела… — Она переводит взгляд на меня, с напряжённым вниманием вглядывается целую минуту. — И вы мне странно и смутно знакомы! Кто вы? Ведь я вас не знаю? Вы — монгол?

Ни хрена себе!

— Почему монгол? –– в голосе моём даже звенькает обида.

— Ну… это… — она кончиками пальцев натягивает кожу на висках, делает себе восточные глаза. — Да и язык…

— Нормальный у меня язык — русский… Россия! Раша! А разрез… У меня предки из Сибири, там у многих монголо-татарские глаза.

— Россия? Сибирь?.. О-о-о, никогда не бывала, а хотела! В Монголии была, недавно, кумыс пробовала — кислый… А как зовут вас? Меня — Джулия; можно — Джули.

— А можно… мне нравится — «Джул»?

— Джул?.. Так меня никто не зовёт… Что ж, если вам нравится, пожалуйста.

— Спасибо! А меня зовут — Николай; можно — Ник.

— Нет-нет, и мне тогда не надо «Ник»! Мне там, дома, надоели Ники! Я буду вас звать — Ни-ко-лай.

— Но по-русски это слишком официально, — возражаю я. — Ты… вы ещё бы меня по имени-отчеству величать начали — Николаем Александровичем…

— Вау, как громоздко! Не хочу! А как вас мама зовёт, подруга?

— Коля.

— Колья? Вот это хорошо! Колья-а-а! –– и она смеётся своим чудным заливистым смехом.

— Не «колья», а Ко-ля. С кольями у нас на Руси на врагов ходят — это дубины такие.

— Ну, враги и у меня есть… Вау! Что это?

Джулия вскакивает с кресла, подходит к столу, склоняется, рассматривая свои портреты. Край длинного платья приподымается, открывая подколенные ложбинки — кожа на них чуть светлее, в сеточке тоненьких голубых жилок… Я отвожу взгляд. Джулия задевает левой рукой коврик с мышью, заставка-часы пропадает с монитора, открыв её портрет на экране.

— Вау! –– она разворачивается и внимательно на меня смотрит. — Колья?

Я без слов развожу широко руками, поднимаю плечи: мол, что тут объяснять!

— Спасибо! –– вдруг произносит Джулия и смотрит мне в глаза — смотрит как-то странно, непонятно, тревожно для меня… Бог мой, что сейчас случится! Я, и правда, я действительно ещё не верю!..

Она, качнувшись ко мне вплотную, вдруг обнимает, прижимается всем телом и, заглядывая сумасшедше заблестевшими глазами в мои глаза, выдыхает приглушённо:

— Ты этого хочешь?

Не знаю, что меня сильнее потрясает: впервые сорвавшееся с её губ «ты», непонятное, таинственное «этого» или пьяняще-пугающее «хочешь». Я не соображаю и не хочу соображать. Я жадно, неуклюже, изо всех сил прижимаю её к себе, тычусь губами сначала в щёку, в нос, успеваю мгновенно и окончательно испугаться, что сейчас всё превратиться в фарс, нелепо оборвётся, нахожу-таки её рот, приникаю, губы её поддаются-раскрываются, она отвечает на поцелуй и вдруг стонет, тело её в моих объятиях изгибается, напрягается почти в конвульсии, я правой ладонью нахожу её грудь, угадывая-ощущая каким-то чудом под двойным слоем материи трепетную нежность соска…

Джулия (мне почему-то хочется назвать её Машей!) вдруг отталкивает меня, шепча бессвязно: «Всё!.. Не надо!.. Потом!.. Хватит!..»

И тут же она снова обнимает меня за шею правой рукой, на этот раз тихо и нежно приникает к моим губам своими. А я, совсем ошеломлённый, даже не отвечаю на поцелуй. Я стою по-дурацки фертом, уперев руки в боки. Я возвращаюсь чуть в себя, когда мягкие нежные губы Джулии расстаются с моими («чмок!» — раздаётся трогательно и мило), и она, сама как бы очнувшись, чуть отшатывается от меня, снимает руку. Взгляд её ласков, туманен, призывен… Даже боязно предположить, о чём она в данный момент думает!

— Не знаю почему, но я должна была тебя поцеловать… Странно! — говорит она. — Но мне пора уходить…

— Нет!

— Да! –– голос её непреклонен. — Так надо!

Кому надо? Почему надо? Кто вообще владеет ситуацией?.. В прихожей я падаю неловко на одно колено и помогаю ей надеть королевские белые туфли — руки мои ходят ходуном. Джулия нежно ерошит волосы у меня на затылке и затем, когда я выпрямляюсь, касается указательным пальцем сначала своих губ потом моих.

— Пока!

— Пока!

Она исчезает за дверью. Я через мгновение спохватываюсь и заглядываю в глазок: мимо двери идёт-возвращается свинская парочка­­ — почему же лая пса-подсвинка слышно не было?..

Ещё некоторое время я сижу в кресле у окна, вспоминая и вспоминая каждое мгновение первого свидания, чувствуя на губах вкус её губ, и только потом, как и предписано правилами, подхожу к компьютеру и жму-давлю батон «Reset»…

Но как же не хочется перезапускаться в действительность!