Глик двадцатый

Да не надо ничего придумывать!

Утро, и вправду (не врут сказочки-то!), оказалось мудренее. Я вполне здраво подумал, что меня чересчур заносит, что меня совсем не по делу плющит и колбасит. Вспомни, урезонивал я сам себя, как твой фатер был без меры счастлив, всего лишь попав на концерт Аллы Пугачёвой, увидев её живьём с расстояния в 20 метров из толпы народа. Он, по его рассказам, три ночи потом не спал. А тут — практически живая Джулия с тобой наедине, ты с ней разговариваешь, ты к ней прикасаешься, ты чувствуешь-ощущаешь её горячие губы на своём теле!..

Уймись, дебил!

И я унялся. Решил продолжить и получить максимум возможного. Но, правда, терпения не хватило откладывать дело до вечера, я звякнул шефу: мол, так и так, Василий Викторович, умер близкий родственник жены (хотел сказать — брат, но в последний миг перевернул) — единственный дядя, и сегодня мы его с превеликим прискорбием хороним, предаём, так сказать, земле… Деликатный Василий Викторович, чувствуется, весьма удивился, может, и фальшь расслышал в моих выспренних словесах, но препятствовать отданию родственного долга решимости у него не хватило. Таким образом, у меня вместе с выходными очутилось в запасе целых три дня — уж я устрою себе уик-энд с Джулией на все сто!

Первым делом я решил вернуться в «Красотку» — там оставалась ещё бездна волнительных моментов. Накануне я сам затормозил-зациклился на сцене с шампанским и расстёгиванием ширинки — уж так мне, идиоту, захотелось-втемяшилось в первый же вечер получить всё и сполна. Нет, правда, — дебил и кретин! Сам же, в спокойном состоянии, прекрасно понимаю-осознаю, что в отношениях между двумя людьми, между мужчиной и женщиной, между двумя влюблёнными (не нравится мне словцо «любовники»!) орально-генитальные ласки — вершина, венец, наивысшее блаженство и окончательная, запредельная степень доверия друг к другу.

Я опять тщательно подмылся-побрился, надушился-надезодорантился, предусмотрительно отключил телефон,  не забыл и выставить кота-страдальца на кухню…

И вот: снова — необъятная комната. Я уже не удивляюсь, видя на себе тёмно-фиолетовый атласный халат. В руках моих — газета на английском: интересно, что бы я в ней понял-разобрал? На столике передо мной — шикарно сервированный завтрак. О, кстати — я ведь с утра только кофейком желудок сполоснул… Фу, чёрт, какой тут на фиг завтрак! Сейчас, я наконец-то увижу не Вивьен, а уже доподлинную, настоящую Джулию!

— Хай! — раздаётся сзади, от дверей спальни.

Я оборачиваюсь: Бог мой, как же она прекрасна! В белоснежном длинном халате с пояском, босая, с распущенными червлёными локонами, с ясным, без косметики, лицом…

— Доброе утро!

Она смущённо теребит прядку и, как бы извиняясь, взывая к снисходительности, поясняет-признаётся:

— Рыжая…

— Так лучше! — эмоциональнее чем следовало бы констатирую я.

— Ты не разбудил меня… Я вижу, ты очень занят? Через минуту меня уже здесь не будет…

Господи, как же она смущается! Если б она знала, на каких острейших иголках я сижу, как вибрирует моя замирающая в блаженстве душа…

— Не торопись, — стараюсь говорить без дрожи в голосе я. — Ты голодна? Почему бы тебе не поесть?

И тут, к своему ужасу, я встаю и подхожу-приближаюсь к ней. Так и есть — я заметно ниже её ростом! Вот и всё: сейчас я, по привычке, закомплексую-скукожусь напрочь, превращусь в скорлупчатого ипохондрика. Впрочем, она — босая, а на мне шлёпки с толстой пористой подошвой, плюс к этому я ещё вытягиваюсь во фрунт, убираю сутулость, чуть приподымаюсь на цыпочки, и в результате наши глаза оказываются практически вровень. Джулия не замечает или делает вид, что не замечает моих жалких ухищрений. Я приглашаю её жестом к столу, не решаясь тронуть даже за локоток, открываю судки:

— Я позволил себе заказать всё, что было в меню — я не знаю, что ты любишь…

Я и сам понятия не имею, что там такое красуется и так аппетитно благоухает на блюдах и, бросив крышки на стол, с облегчением плюхаюсь обратно на сидение.

— Спасибо! — скромничает Джулия.

Она не присаживается, лишь берёт булку, отщипывает от неё кусочек, кладёт в рот, проходит на балкон.

— Хорошо спала? — спрашиваю я вдогонку.

— Да, слишком хорошо! Даже забыла — где я…

— Профессиональная особенность?

Тьфу! Зачем это я?!

Джулия возвращается с балкона, продолжая ощипывать пышку, подходит к столу, усаживается на краешек, чуть не перевернув тарелку с пищей. Она, к моему удивлению и лёгкому разочарованию, не обижается, отвечает с беззаботным смешком:

— Да… А ты спал?

— Немного — на софе… Ночью я работал, — зачем-то вру я.

Впрочем, наш старый диван вполне можно обозвать и софой, а ночные горячие сны изматывали не слабже работы. Джулия плескает-добавляет в голос чуть иронии:

— Ты не спишь, не принимаешь наркотики, не пьёшь, почти (она окидывает взглядом тарелки) не ешь… Чем же ты занимаешься? Уж точно я знаю — ты не адвокат.

Ну, насчёт наркотиков вопрос уже спорный, насчёт пития тем более (она упорно почему-то не хочет помнить про два бокала шампанского), а вот деликатесы ресторанные я, действительно, никак пока не распробую — не до них.

— Здесь есть ещё четыре стула, — показываю я рукой, ловко уходя от ответа…

Хотя, ещё при монтаже материала, я сделал в неудобных местах купюры, так что сцена с завтраком на этом обрывается (увы, я так и остаюсь голодным!), а я, уже опять упакованный в деловой костюм и треклятый галстук, в руке — кейс, стою у дверей и перед выходом слушаю упоительные слова Джулии — она только что понежилась в необъятной ванне — чистенькая, сияющая, счастливая (минуту назад я пообещал ей три тыщи баксов!), в том же махровом халате и таком же белом тюрбане из полотенца на голове:

— Малыш, — говорит она доверительно, грудным голосом — я буду с тобой такой хорошей, что ты совсем не захочешь расставаться со мной…

Взгляд её влажно темнеет, приобретает таинственно-призывный блеск. Я догадывался, я предчувствовал, да я и знал (теоретически, по книгам), что когда женщина смотрит на тебя таким взглядом, ты должен забыть обо всём… Да что там «должен»! Ты забываешь обо всём, ты теряешь ориентацию в пространстве и времени, ты таешь и плывёшь, как масло на раскалённой сковороде, ты уже не думаешь ни о чём, кроме одного: схватить её в объятия, прижаться к ней до сладкой боли, начать целовать, целовать, целовать и, подхватив на руки, нести в постель!..

Я лишь глубоко и с сожалением вздыхаю, прерывая пьянящую сцену: последующую свою (Эдварда!) гнусную фразу-ответ («Три тысячи за шесть дней, и я с тобой расстанусь…») я, разумеется, в сценарий не включил…

Дальше по фильму был очень симпатичный эпизод, когда Джулия-Вивьен предстаёт впервые в вечернем платье, и даже толстокожий миллионер Эдвард выдыхает с искренним восхищением: «Ты — обворожительна!..» Но, вот гадство, здесь Джулия, конечно же, на шпильках, невероятно стройна и высока, так что даже Ричард Гир смотреть на неё вынужден чуть-чуть снизу вверх…

Так что пока — мимо!

Соблазнительно-эротичен и эпизод в ночном опустевшем зале гостиничного ресторана, когда герой Гира играет на рояле, а она, в халате и опять босая, спускается из номера, приходит к нему, и Эдвард, распалённый музыкой, выгнав ресторанную обслугу из зала, начинает нетерпеливо, по-хозяйски раздевать её, ласкать, пытается поцеловать в губы…

Но нет — всё же слегка похабно! На крышке рояля, в кабаке, из-за дверей официанты и уборщики подглядывают!..

Неудивительно, что мы с Джулией опять оказываемся в нашем пентхаусе. Вечер. Я только что вернулся домой как бы с делового совещания. Она днём хорошо опустошила с моей кредитной карточкой магазин дорогой одежды — довольная донельзя. И вот, отбросив все дурацкие дела-заботы, мы сбрасываем с себя и все тряпки, ныряем-погружаемся в ванну-бассейн (волнительный момент раздевания происходит, увы, как-то незаметно, молниеносно, за кадром!)…

Боже Всевышний! Это что-то невероятное! Ещё когда я смотрел — и не раз, и не два! — эту сцену на телеэкране, всё моё естество закипало и пенилось, не слабже шампуня в этой же самой ванне. И вот теперь, когда я сам очутился на месте Гира, я всерьёз начинаю бояться — как бы у меня не квакнуло сердце. Да и то! Своими лопатками я чувствую-ощущаю её грудь, упругие соски гладят-щекочут мою мокрую кожу, а в районе поясницы… Нет, если я немедленно, сейчас же не прикоснусь к этому шелковистому чуду, не поглажу — я потом буду клясть себя всю оставшуюся жизнь! Джулия обмывает мои плечи, грудь, живот мягкой губкой и что-то говорит, а может, это я что-то говорю — не знаю, не понимаю, мне не до этого! Я незаметно спускаю-прячу правую руку в воду, плавно завожу за спину и накрываю нежно, едва-едва касаясь, ладонью шелковистый холмик…

(Не знаю, я ведь не пацан-подросток, но такого чувственного восторга-изумления я, вероятно, в жизни никогда ещё не испытывал. Помню, как я первый раз «пощупал» свою Анну, предвкушая именно вот такой взрыв восторга-наслаждения: нам было по пятнадцать, мы находились в полутёмной комнате одни, смотрели телек. Я сидел на стуле, а Анька пристроилась на ковре, откинулась спиной на мои ноги. На ней был халатик, и я вдруг, сам от себя такого не ожидая, решился — скользнул рукой по её шее, нащупал верхнюю пуговку халата, расстегнул, накрыл потной ладонью припухлость груди с мягким большим соском и начал остервенело мять. Вообще-то, мне было довольно приятно, и штаны топорщились, но враз затомило душу и какое-то разочарование. Анну же, судя по всему, мой пылкий секс-демарш и вовсе в восторг не привёл — она терпела минуты две, потом вывернулась, надула губы: «Да ну тебя, больно же!..» А в одной ванне, между прочим, мы с ней никогда не мылись…)

Джулия вздрагивает, замирает и, чуть помедлив, ласково, но решительно берёт мою руку за локоть и вытаскивает из воды. Видно, чувствуя, что я надуваю губы, она обхватывает-обвивает меня за пояс своими умопомрачительными ногами и весело спрашивает:

— Я тебе не говорила, что длина моей ноги от бедра до большого пальца составляет сорок четыре дюйма? — И несколько нескладно (две-три предыдущие фразы вылетели) заключает: — Так что восемьдесят восемь дюймов обёрнуты вокруг тебя в качестве терапии по контракту ценой три тысячи долларов…

— Ой, да перестань ты про эти дурацкие доллары! — с шутливым раздражением и совсем не по сценарию вскрикиваю я и хочу повернуться, наконец, к ней лицом, дабы увидеть-рассмотреть, хотя бы полюбоваться её обнажённым телом…

Ага — размечтался!

Выйдя на мгновение из программы, я перекрутил-пропустил несколько кадров-эпизодов: автобиографическую исповедь Джулии-Вивьен в постели — как она стала проституткой, полёт на премьеру оперы в Сан-Франциско, праздное шатание по родному Лос-Анджелесу в выходной, который устроил себе Эдвард по её просьбе… Всё это симпатично, трогательно, но… Право, я совсем озверел: мне до судорог в мышцах, до колик в паху хотелось сжать Джулию в объятиях, почувствовать-ощутить руками её тело…

Стоп — вот то, что надо!

Я сижу полуголый, откинувшись на спинку шикарного дивана, с закрытыми глазами, плаваю в густой полудрёме. Во всём уставшем теле — приятная истома. Это — глубокий вечер после нашей многочасовой прогулки-экскурсии по Лос-Анджелесу. Полностью заснуть я себе не позволяю, ибо знаю-помню — вот-вот, сейчас начнётся…

Слышатся её лёгкие шаги из ванной, затем несколько секунд молчания и её ласковый, чуть удивлённо-разочарованный голос:

— Он спит!..

Каким-то чудом сквозь зажмуренные глаза я вижу всю её — улыбающуюся, с распущенными тёмными кудрями, в белой шёлковой сорочке с полупрозрачным узором на груди, босую. Она приближается, склоняется надо мной, притрагивается указательным пальцем к своим губам и потом — к моим. Затем на щеке своей я чувствую лёгкое касание влажных губ, следом — на подбородке, в уголке рта… Огромным усилием воли я продолжаю крепко сжимать веки. И тут же, наконец, губы её соединяются-сливаются с моими, прикосновение её языка пронизывает моё тело сладкой жгучей болью, я распахиваю невольно глаза. Джулия чуть отшатывается, но тут же, погрузившись в мои пьяные от счастья зрачки, тоже хмельно улыбается и опять, уже открыто припадает к моему воспалённому рту. Я сжимаю её гибкое сильное тело в объятиях, нежно опрокидываю на ложе, прижимаюсь изо всех сил к скользкому шёлку и сам уже не понимаю — то ли я её целую, то ли отвечаю на её поцелуи. Рот её, божественный её рот делает-творит со мной что-то невероятное, что-то невообразимое! Право, если б она проглотила меня, всего, целиком, — я бы ни секунды не сопротивлялся!.. Только — почему она молчит? Почему не стонет, не всхлипывает, не произносит ни словечка?.. Хотя всё это — потом, позже, когда…

Джулия захватывает крест-накрест руками край ночной рубашки, плавно выгибается и стягивает её с себя. Я наконец-то вижу воочию, совсем близко её обнажённую грудь, я несколько мгновений, приподнявшись на локтях, смотрю ненасытно на тёмный кружочек соска и, то ли захрипев, то ли зарычав от сладострастия, припадаю к нему распухшими губами, как к живительному источнику…

В сценарии этого нет, но мне и дела нет до сценария. Я целую, ласкаю языком, совсем по-детски сосу и даже нежно кусаю тёплую, пьянящую, живую плоть. Я совершенно теряю ощущение пространства и времени, я утрачиваю власть над собой. Я никогда и мечтать не смел, что лишь прикосновение к женскому телу, одни только поцелуи и ласки способны принести столько неизбывного блаженства. Я превращаюсь в один сплошной сгусток наслаждения. И уже из глубины моего горла, к моему глухому изумлению, вырываются то ли всхлипы, то ли стоны:

— Джулия!.. Джули!.. Джул!..