Николай Наседкин



ПРОЗА

РАССКАЗЫ


Обложка

Обложка

Обложка

Спортлото-91

Рассказ


1

Савелов всё ж таки не сдержался, саданул кулаком по баранке «рафика» и, нарушая обет, смачно матюгнулся:

— В мать вашу так! Бабы чёртовы! Только б по магазинам шастать!

В салоне микроавтобуса, несмотря на распахнутые дверцы, — как в духовке: хоть пироги пеки. Владислав Евгеньевич расстегнул последнюю пуговичку на вороте безрукавки, собрал пот с шеи мокрым платком, протёр краем рубашки запотевшие очки и выбрался из-за руля на волю. Но на воле, на раскалённой асфальтовой улице, слаще не стало — июль залил город густым киселём зноя. Савелов выудил сигарету из пачки, подпалил: дым повис, закачался плотным облачком на одном месте.

Та-а-ак, на часах уже почти два. Пока соберутся, пока доедут, пока с зарплатой управятся — часов пять звякнет. Как бы на собственный юбилей не опоздать — вот хохма-то будет. Чёр-р-рт дери этих женщин! Самому, что ли, в ГУМ смотаться? Да разве бросишь эту дурацкую сумку с деньгами. Тамарка оставила все тыщи на сидении, а ты, изволь, сторожи...

Владиславу Евгеньевичу сегодня, 7 июля 1989 года, настукало ровнёхонько сорок. Роковой рубеж в судьбе любого мужика — прощай молодость! Празднество затевалось раздольное, гостей наприглашали аж из Москвы. И вот, пожалуйста, — такая обидная закавыка. Директор совхоза кайфует в отпуске, где-то на югах, шофёр его, Петька, само собой, тоже с «волжанкой» отдыхает, а ему, главному инженеру Савелову, пришлось в собственный день рождения играть роль водителя — везти бухгалтершу с кассиршей в область за зарплатой. Он и в обычные-то, проходные дни рождения всегда отгул брал и отдыхал на всю катушку, а тут... Чтоб вас и так и этак!..

Впрочем, стоп! Дал же зарок сегодня не злиться, не ругаться — Бога не гневить. А с завтрашнего дня — решено намертво — он, Владислав Евгеньевич Савелов, начинает новую, совершенно другую жизнь. Даже опохмеляться не будет и потом позволит себе стопку лишь на Новый год. Курить бросает напрочь. С матерками завязывает. По утрам — физзарядка и бег трусцой, как Славик Дольский. Всё, пора начать жить по-человечески, хватит свой век укорачивать. Он глянул в зеркальце микроавтобуса: вон, мешки под глазами, на висках седина проблёскивает...

— Ой, Владислав Евгеньевич, здрасте! Ой, как хорошо! Вы уже домой сейчас?

Савелов обернулся: девчонка, маленькая, пухлявенькая, с каталкой, в каталке ребёнок таращится. Рядом — громадная сумка. Кто это?

— Я — Галя Лукошко. Не узнали, Владислав Евгеньевич? У меня мама — на ферме, дояркой, Прасковья Фёдоровна...

— А-а-а, — припомнил главный инженер, — да-да... Здравствуй. Здесь, в городе теперь живёшь?

— Да я уж второй год. Муж-то у меня на заводе, на «Электроприборе» слесарит. Вот с дочкой, с Катериной, к маме — надо с огородом ей помочь... И как я хорошо вспомнила: думаю, сегодня же получка в совхозе — должна машина в банк приехать. И — точно. Вот повезло!

— Гм-м, — Савелов построжел, загмыкал. — Тут это... э-э-э... Галя, не положено с нами-то: деньги везём. Инструкция есть...

Девчушка распахнула голубые глазищи, вмиг затуманила их слезой.

— Ой, а как же? С коляской, с сумкой, с дитём в автобус в пятницу и не пробиться... Вы ж знаете...

Владислав Евгеньевич скривился: ну и денёк! Он уже предугадывал, что уступит девчонке (ишь, захлюпала), но по инерции ещё кочевряжнулся:

— Ладно, сейчас придут Зинаида Григорьевна с Тамарой, если согласятся — возьмём.

— Ой, спасибочки! — воспрянула Галя Лукошко, подхватила на руки гукающую Катерину и сложила коляску, нимало не сомневаясь — женщины возьмут её сторону.


2

Тамара Кузовкина поспешала рысцой вдоль бесчисленных колонн областного ГУМа, растопырив руки с тяжёлой сумкой и объёмистым коробом. Можно подумать — рвалась на вокзале к поезду. Пот заливал глаза, грозя размыть тушь, сердце ухало, но Тамара задорно напевала «тру-ля-ля» от радости и восхищения собой. Надо же, как ловко всё провернула!

Когда Зинаида Григорьевна увязалась за ней в магазин, Тамара подумала: всё, задание коллектива сорвёт. Как водится, дотянули до последнего: сегодня уже провожать Зинаиду Григорьевну на заслуженный, как говорится, отдых, а подарка ещё нет как нет. Разведали, правда, повыспросили конторские — главной бухгалтерше давно мечтается о фарфоровом чайном сервизе.

И вот какая она, Тамарка, всё же молодец, как придумала — недаром Славик всё твердит, что она у него умница. Завлекла Зинаиду Григорьевну в подарочный отдел, понаблюдала: старушка как прилипла взглядом к одному сервизу, так и отойти не могла. Да и то! Дрезденский тончайший фарфор, по густо-сиреневому фону роспись золотом, изумительная плавность линий. Тамара прикинула: денег выделенных — тютелька в тютельку, даже рубль ещё остаётся на ленту атласную.

Потом потащила Зинаиду Григорьевну в детский отдел. Та, бабушка двух внуков, сразу закопалась с головой в ползунках, пинеточках, комбинезончиках, а Тамара бегом, бегом назад к сервизу — купила, упаковала и потащила к микроавтобусу. Коробка с подарком ловко упрячется за последним сиденьем, так что для старушки вечером будет полнейший сюрприз-сервиз.

А главное-то, главное: Тамара успела в обувном отделе отхватить белые «лодочки» к свадьбе. А то всё пошучивала сквозь тревогу: мол, вот в этих самых адидасовских кроссовках, в каких сейчас бегает, и к венцу идти придётся. Но вот купила-таки: одна пара её размера, 34-го, и случилась — редкий номер. А ещё она — вот тоже удача так удача! — в комиссионном отделе высмотрела новёхонький комплект французского белья и опять-таки точнёхонько её размера. У неё фигура-то именно французская — пацан пацаном. Славик в первую брачную ночь обалдеет: какие кружева, какие вырезы и разрезы, всё полупрозрачное.

До свадьбы оставалась ровно неделя. В следующую субботу она, Тамара Кузовкина, станет Тамарой Ивановной Дольской. Дай-то Бог! Тамара до сих пор боялась верить своему счастью. И что он, спорторганизатор совхоза, секретарь комитета комсомола, сильный, гибкий, красивый, с ямочкой на волевом подбородке (ух, как на певца Александра Серова похож, особенно когда поёт под гитару!), чтó он углядел в ней, в Тамаре? Её мальчишки-то до сих пор Тамаркой да Томкой кличут, совсем за девчонку держат. А отчим, как узнал об их отношениях со Славиком, охладил зло: кому, дескать, дура безмозглая, веришь? У тебя ж ни рожи ни кожи — балуется он с тобой... Как же, «балуется»! Через неделю супругами официально станут. Не она же к венцу Славика потащила, сам предложил...

Тамара, совсем захлебнувшись, подскочила к «рафику», прервала заворчавшего было Савелова:

— Владислав Евгеньевич, миленький, у-у-ух, простите! Знаете же — тёть Зине подарок покупала. Вот — спрятать надо. Она сейчас уже тут будет. У-у-ух! Привет, Галя! Домой?..

Только коробку заныкали, показалась через дорогу от светофора семенящая Зинаида Григорьевна. По лицу её читалось: понабрала пискунам своим целое беремя подарков. Владислав Евгеньевич повеселел, засуетился.

— Быстренько, бабоньки, быстренько! Время не ждёт. Ну-ка, опля!

Он помог Гале Лукошко затащить коляску, сумку. Все устроились, расселись. Савелов обежал микроавтобус, взгромоздился за руль, дал двигателю питание, поправил бодро очки.

— Ну, с Богом!

В это обеденное пустынное время машины на московской трассе встречались редко. Савелов, выбравшись из города, поддал газу. Сейчас прокрутят пятьдесят кэмэ, свернут на свой родной просёлок, а там до Глазково всего-то восемь вёрст. По обе стороны дороги сплошными зелёными стенами с белыми столбиками берёз тянулись дремучие лесополосы. Время от времени, на перекрёстках, они обрывались широкими проломами, и тогда в просвет далеко были видны сочные ворсистые ковры овсов, свёклы, молодой кукурузы. Жизнь бурно цвела в красках обильного лета. В салоне «рафика» при открытых окнах приятно провевало, наносило запахом зеленей. Хорошо, покойно — самый отдых, когда хлопоты позади и ты в дороге.

— Зинаида Григорьевна, — на миг обернулся Савелов, — вы уж меня простите, но, честное слово, не могу я сегодня вас проводить.

— Куда? — искренне удивилась главбух.

— Как куда? На заслуженный отдых, конечно. Ведь у вас девятого, в воскресенье, юбилей? Ну вот мы и решили сегодня устроить торжественные проводы на пенсию — понедельник-то день тяжёлый. Так что— готовьтесь. Я уже с парторгом всё обговорил. А у меня, сами понимаете, свой сегодня юбилей. Брат из Москвы приехал, сына из Воронежа ждём... Вы уж простите!

— Да что вы, что вы, — замахала сухой коричневой ладошкой Зинаида Григорьевна. — Я вообще не хочу никаких торжеств. Что вы!

— Нет, нет, Зинаидочка Григорьевна, миленькая! — всполошилась Тамара. — Тридцать пять лет на одном месте... Это же раз в жизни бывает — как свадьба!

— Ну, свадьба и не одна может быть, — хохотнул Савелов. — Я вон дважды на собственных свадьбах гулял.

— То вы, Владислав Евгеньевич... А кстати, Владислав Евгеньевич, вы домой уйдёте, а нам с Зинаидой Григорьевной отдуваться, да? Ведь дали только половину — всего сто четыре тыщи. Да и гляньте, в каком виде: одни сотенные и полусотенные — что я с ними буду делать, как делить?

Тамара вжикнула молнией клеёнчатой хозяйственной сумки и показала всем содержимое — толстые пачки 50- и 100-рублёвых купюр.

— Пожалуйста! Только-толечко четыре тыщи дали десятками. Ну как я зарплату буду выдавать? И кому? На всех не хватит.

— Ну, во-первых, — веско, начальственным голосом распорядился Савелов, — всем конторским выдашь, чтоб не лаяли. Потом — дояркам и скотникам, свекловичницам обязательно. Ну, а что останется — передовикам. Там с парторгом решите — кому. Остальным объясняйте — получат в понедельник.

Савелов опять на мгновение обернулся, заметил, как заворожённо уставилась на радужные пачки Галя Лукошко, усмехнулся:

— Что, громадные деньги? Да-а-а, здесь бы на одного, так и до конца жизни можно не работать...

Минут пять ехали молча. Савелов глянул в зеркальце:

Зинаида Григорьевна клевала носом, клонилась в дремоте к коленям. Галя Лукошко, нимало не беспокоясь, выпростала большую сдобную грудь и прижала притихшую Катерину к вкусному шоколадному соску. Тамара копошилась в своих свёртках, доставала, видно, туфли свадебные — похвастаться. Сумка с деньгами преспокойно валялась на втором сидении.

«Рафик» вдруг дрогнул, почуяв тормоза, замедлил бег и начал прижиматься к обочине, останавливаться.

— Что случилось?!


3

К пяти часам вечера у конторы совхоза «Глазковский» собралось всё село. Пересуды, реплики, охи, ахи.

Микроавтобус с главным инженером, бухгалтером, кассиром и зарплатой исчез бесследно, словно растаял и испарился под безжалостным солнцем. Главный агроном на своём «пирожке» уже сгонял в город, узнал в банке: деньги, правда в половинной сумме, были выданы ещё в час дня. Тёмно-зелёный «рафик» от здания банка отъехал около двух— это зафиксировал водитель «Нивы», загоравший на стоянке с утра. Агроном с участковым снова помчались по дороге в областной центр, надеясь что-либо обнаружить. Уже позвонили и в милицию — дело серьёзное.

Несколько особняком— так как-то само собой получилось — у конторы стояла кучка людей, на которых остальные избегали смотреть: уже зарёванная дочь Зинаиды Григорьевны с ребёнком на руках, тоже плачущая беременная жена Савелова, рядом — мрачные его брат и сын. Матери Тамары Кузовкиной не было видно, она, пользуясь затишьем в конторе, спешила отмыть в ней полы. Насупленный же отчим Тамары держался от родственников пропавших чуть в стороне, поближе к толпе.

И тут гомон стих, все уставились, наблюдая, как к конторе подкатывает на своём спортивном велосипеде Славик Дольский. Он был, вероятно, единственным человеком, кто не знал ещё о зловещем ЧП. Катил Славик как-то странно: переднее колесо его велика явно выписывало вензеля. Белые лампасы на адидасовских штанах Славика испачканы зеленью, локоть левой руки кровавится ссадиной, жокейская шапочка с большим пластиковым козырьком сползла на самые брови.

Что такое? Батюшки! Да неужто совхозный спортсмен и вожак молодёжи в зюзю пьян?! И правда, Славик Дольский находился явно в крепком подшофе, что –– не будь сейчасных обстоятельств –– тоже посчиталось бы чрезвычайным происшествием.

Колька Тулин, ближайший Славин дружок, кинулся ему навстречу первым сообщить новость.

— Слыхал, Славик?

— Чего? Про убийство?

— Типун тебе! Ты чё? Какое убийство?

Славик встряхнулся, напряг скулы.

— Да болтают старухи, уже слыхал...

— Так пока не знаем ничё. Ищут вот — пропали. Томка там... А ты где это нарезался? Ты ж трезвенник-язвенник...

— Да так, случайно...

И тут раздался вскрик: «Едет!»

Все вскинулись, подумав — «рафик». Но на околице показался синий «москвичок» агронома. Он отчаянно пылил по просёлку, торопясь на всех порах с какой-то вестью.

Весть эта оглушила глазковцев. Жена Савелова взвыла в голос, тут же захлебнулась криком и грохнулась оземь — мужики и подхватить не успели. Зарыдала и дочь Зинаиды Григорьевны. Завсхлипывали-заахали бабы в толпе. У матерей, чьи дочки с малышами наезжали теперь из города, остановились от жуткого предчувствия сердца. Славика Дольского начало трясти крупной дрожью, он заскрипел зубами, из глаз его выдавились слёзы, губы покривило судорогой. Он развернул велосипед, разогнал, вскочил на ходу в седло, но сорвался на раму, чуть не грохнулся, однако удержался, нашарил кроссовками педали и рванул прочь от людей — стыдясь, наверное, ненужных слёз.

— Да-а, Славик-друг, — пробормотал Коля Тулин. — Вот чё жизнь-падла делает, чтоб её!..


4

Милицейский наряд с трудом обнаружил совхозный «рафик» в четырёх километрах от села, за лесополосой.

Навела на него большая галдящая стая ворон. Он стоял вплотную к деревьям и кустам, сливаясь с ними цветом. Из открытой дверцы салона зелень травы густо закапала-запятнала уже застывшая на жаре кровь. Плотная туча опьяневших мух гомозилась над ало-вишнёвой лужицей, гудела внутри микроавтобуса. Даже видавший виды майор, первым заглянувший в «рафик», невольно вздрогнул.

Впереди, уронив половину головы на руль, ссутулился труп мужчины. Именно — половину: затылочная часть черепа была снесена полностью, вокруг кошмарной раны топорщились забрызганные кровью и мозгами абсолютно седые волосы. В салоне были обнаружены три женских трупа: старая женщина, скорчившись, прижав руки к изрешечённой картечью груди, лежала на полу в луже крови. Одна девушка сидела, откинувшись навзничь на спинку сидения, вместо лица кровавился у неё бесформенный кусок мяса. Вторая девушка прислонилась головой и плечом к стенке автобуса: у неё зарядом картечи разворотило шею и верхнюю часть обнажённой левой груди. На коленях трупа подёргивался и попискивал ребёнок, весь в крови...

Кольца, серьги, кошельки — всё осталось при мёртвых, лишь пропала сумка с совхозной зарплатой. Судя по всему, убийцы (или убийца) действовали хладнокровно. Отпечатков пальцев не осталось, лишь по полу в салоне на быстро загустевшей крови, как на воске, отпечаталась подошва старого кеда китайского производства, размер — сорок четыре. Две сыскные собаки никак не брали след: от места преступления вдоль лесополосы уходила остропахучая, непереносимая для овчарок махорочная дорожка. Милиционеры потащили ищеек на поводках, надеясь, что махорочная засыпка вскоре кончится, и след откроется, но через километр путь прервала речушка. Собаки и вовсе уткнулись в тупик, забастовали.

Громадные силы— милицию, прокуратуру, КГБ — бросили на раскрытие этого чудовищного преступления. Ключевой вопрос, который волновал угрозыск: почему микроавтобус остановился и съехал с дороги за лесополосу? И главный инженер, и бухгалтер с кассиром инструкцию знали: при транспортировке денег строжайше запрещено останавливаться даже по требованию инспектора ГАИ. Кто их смог остановить?.. Кто-то смог. И этот «кто-то» отлично знал, что в «рафике» везут большую сумму денег. А знать об этом могли все работники совхоза «Глазковский», а также их родственники, проще говоря — все жители села от мала до велика. Плюс ко всему о «денежном» микроавтобусе знали несколько банковских служащих и те их знакомые, кому они при желании могли сообщить соблазнительную информацию по телефону или лично. Ну и, разумеется, не исключалась и версия случайного ограбления — чего только не бывает в сегодняшние смутные времена в наших глухоманных палестинах.

В конце концов, следствие пришло к следующему предварительному выводу: убивал и грабил один человек, стрелял он из обреза двуствольного ружья 16-го калибра по всей видимости марки ИЖ-58, всаживал в жертвы волчью картечь номер 7,15. Первой погибла главбух. Затем, вероятно, преступник под дулом заставил Савелова съехать с дороги за лесополосу и уже там снёс ему голову. После этого на глазах у парализованных страхом Кузовкиной и Лукошко он перезарядил обрез и расстрелял их в упор. Ни единой гильзы преступник не оставил, но на теле Кузовкиной, в вырезе кофточки, обнаружился пыж, скомканный из обрывка областной молодёжной газеты. Это подкрепило версию о том, что грабитель — местный, из своих.

В Глазково следователи перетрясли в первую очередь всех охотников и бывших зэков. И тех и других оказалось в избытке, но ни один из них на Джека-потрошителя не потянул. Из остальных же глазковцев следователя прокуратуры особенно остро заинтересовал спорторганизатор и комсомольский секретарь Вячеслав Яковлевич Дольский. Во-первых, парень наверняка точнее многих знал, во сколько, куда, на чём и зачем поехала Тамара Кузовкина 7 июля перед обедом. А во-вторых, странно вёл он себя в этот кровавый трагический день, очень странно...

Дольский квартировал у стариков Макаровых в просторной бревенчатой избе. Следователь, нагрянув к Макаровым в середине дня, застал весьма неприглядную картину. Самыми живыми в хате были жирные мухи, клубившиеся над неприбранным столом, и шустрые тараканы, деловито сновавшие по тому же столу и по стенам. Хозяева середь дня всхрапывали на необъятной русской печи. Их постоялец, всхлипывая и бормоча во сне, ворочался на жарких перинах и подушках в горнице. На столе громоздились чашки с квашеной капустой, молодыми огурцами, копчёным салом, жареной рыбой, густой окрошкой и крупно нарезанным хлебом. Порожняя бутылка из-под армянского коньяка валялась под стулом, вторая, ополовиненная, стояла без пробки на столе — две-три мухи уже купались-плавали там. В избе — духота, смрад, неують.

Следователь, морщась, растолкал парня, представился. Дольский приподнялся, икнул, скривил серое небритое лицо в плачущую мину, пьяно промычал:

— Отстаньте же от меня... Я ничего не знаю...

Следователь чуть не размахнулся, чтоб влепить спортсмену отрезвляющую пощёчину, но тут, кряхтя и охая, спустился с печи дед Макаров и умерил пыл визитёра:

— Ты, мил-человек, не трожь сёдни парня-то, не замай. Токо-токо с погоста, невестушку свою схоронил. Не в себе он, чай не видишь?

Следователь, оставив Дольского (тот вновь опрокинулся в подушки), принялся пока за деда. Иван Силыч держался вполне молодцом, только для прояснения головы попросил у «прокурора» милости хлебнуть чуток «клоповьей отравы» из бутылочки. После вылавливания мух из тёплого коньяка и солидного глотка дед приосанился, вовсе пободрел. И обрисовал полное алиби своего квартиранта.

Седьмого июля Славик Дольский, как всегда, утром сделал пробежку вдоль реки кэмэ на пять, отмахал зарядку, накупался всласть. После завтрака он сел на велик и умчал в контору— корпел там над своими спорткомделами (потом это подтвердили и другие свидетели). Аккурат в полдень притартал домой на велосипеде полную спортивную сумку коньяка, 12 бутылок — по случаю к свадьбе ухватил в сельпо. И вот как сели, значится, обедать-то, тут Вячеславий-то и предлагает: мол, а не попробовать ли нам, старички-родители, коньячок этот самый— не дай Бог поддельный всучили. Иван Силыч подумал, что парень шуткует — ведь не пьёт сам, не курит. А тот и впрямь: бабах — бутыль на стол. Ну, кто ж откажется? Славик раскупорил, разлил по стакашкам и речь сказал:

— Конец скоро моей бобыльской холостяцкой жизни. Хочу испробовать напоследок разгульной свободы — напиться желаю.

Ну и хряпнули: мужики побольше, Марья Захаровна из стопочки. А коньяк этот самый — ух и крепок вражина оказался. Прям с ног валит. Так жара ещё — ну её к лешему! Вот как бутылке-то опорожниться, они все трое, значится, и осовели. В сон ударились. Поспали всласть, а после Славик же и разбудил Ивана Силыча с Марьей Захаровной: мол, хватит дрыхнуть, похмеляться в пору. Распочал новую бутыль, налил себе и старику, а старуха руками замахала — не буду, мол. Ну и Бог с ней! Они вдвоём ту бутылочку и усидели — под закуску-то чего же не пить? А тут соседка прибегает: слыхали, мол, автобус с людьми и деньгами пропал...

— А время? В котором часу вас квартирант разбудил, вы запомнили, Иван Силыч?

— А как же! Аккурат кукушка выскочила и три часа прокукала.

 Следователь взглянул на ходики в простенке, сверил со своими— стариковская кукушка служила точно.

— Покажите мне, пожалуйста, обувь постояльца.

Дед проворно притащил из горницы кроссовки: Славик Дольский носил сороковой размер.

Последующие показания самого Вячеслава Яковлевича Дольского и Марии Захаровны точнёхонько совпали с рассказом Ивана Силыча. Лишь добавилось к сведениям, что локоть Дольский разбил и брюки измазал травой, упав с велосипеда по дороге к конторе — опьянел с непривычки.


5

Почти год следствие крутило-раскручивало это дело.

Но, увы, концов так и не нашли. Глазковское преступление попало в процент нераскрытых. Оставалась мизерная надежда, что рано или поздно глазковский душегуб влипнет на другом преступлении, и тогда всплывут его прошлые дела. Хотя, конечно, сто тысяч умному человеку может хватить на всю оставшуюся жизнь.

Дошлые-ушлые, хладнокровные-трезвые как раз и множат процент нераскрытых преступлений.


6

В Сергеевке нового физрука школьного не очень-то поначалу взлюбили.

Держался он на особицу, нелюдимо. Вроде бы всё при нём, красавец парень, а на девок и баб ноль внимания, в клубе не показывается. Да и вообще он какой-то сторонний: здесь, в Сергеевке, почти все родственники меж собой, а кто не родственник, так всё равно по-свойски близок — так давно рядышком, через забор живёт. А этот приехал откуда-то из соседней области, чужак. Купил избёнку на отшибе за 300 рэ и зажил бирюком. Хоть директору восьмилетки казалось бы только радоваться: в кои веки нашёлся специалист по физвоспитанию, но вот ведь опять запятая — попахивает частенько от физрука спиртным. Слаб на выпивку Вячеслав Яковлевич, не воздержан. Директор беседовал с ним и не раз, и не два, но строгих мер почему-то не применял. Вскоре уже вся Сергеевка знала: год назад у физрука страшно погибла за неделю до свадьбы невеста. Убийцу так и не нашли. Сергеевцы, особенно бабы, помягчели к несчастному парню, простили и неулыбчивость, и пристрастие к выпивке.

А немного погодя жители деревни с одобрением заметили — судьба Вячеслава Яковлевича вроде бы устраивается: начались у него всякие хорошие отношения с Лидочкой, Лидией Ивановной, заведующей медпунктом. Она тоже недавно приехала в Сергеевку, окончив медучилище, жила на постое у старухи Миронихи. Ходили-гуляли молодые люди по-над вечернею рекой недолго, уже к Новому году Лидочка собрала свой чемоданишко, и Вячеслав Яковлевич перевез его на велосипеде в свою приземистую хатёнку. Свадьба получилась сверхскромной, тихой. Лидочка была детдомовской, Славик отца своего никогда не видал, а мать умерла уже лет пять тому. Из приглашенных учителей-коллег пришли три-четыре человека, да сидела за столом ещё бабка Мирониха и всё чего-то плакала, глядя на Лидочку, и мелко-мелко тайком её крестила:

— Господи, спаси и сохрани сиротку... Господи, избавь её от тёмных сил...


7

В первую брачную ночь Славик до смерти перепугал юную свою жену.

Гости разошлись рано, сразу после боя московских курантов. Потом были жаркие объятия, лёгкие слёзы, счастливый смех и — поцелуи, поцелуи, поцелуи. Уже под утро, надумав спать, они решили выпить по глоточку за семейное счастье. Иначе, уверил Славик, ему не уснуть. Он плеснул коньяку Лидочке чуток, себе же вбухал полный стакан. Лидочка затревожилась — зачем, милый? Но Славик успокоил:

— Ты ж видела, я за столом две стопки только... Не бойся, Лид, вот сейчас выпью, а с завтрашнего дня — ни-ни. Просто сейчас надо крепко заснуть и отоспаться.

Они чокнулись, ещё раз крепко-крепко, до перехвата дыхания, поцеловались и так, в объятиях друг друга, моментально потеряли дневное сознание, провалились в сон.

А через час Лидочка растолкала супруга.

— Слава! Славик!

Она вскочила с кровати, включила свет. Её била дрожь, худенькие плечи под прозрачной сорочкой ходили ходуном, глаза — в пол-лица.

— Боже, Слава! Как ты стонал! Как скрипел зубами! Что? Что случилось?

Дольский откинулся без сил на подушки, вытер одеялом мокрое от испарины и слёз лицо.

— У-у-уф!.. Приснилось что-то... Душно у нас.

Он выкарабкался из постели, так, в одних трусах и босиком, прошлёпал к двери, распахнул и начал жадно, как пиво с похмелья, хлебать студёный кислород из сенок. Сердце толкалось в горло. Кошмары, проклятые ночные кошмары — когда же они иссякнут?! Эти ошмётки студенистых мозгов... Белеющие прямо на глазах волосы... Предсмертный безумный взгляд Тамары... Писк-плач ребёнка— зачем, зачем этот ребёнок?.. И — кровь, кровь, кровь!..

Всё, хватит — полтора года минуло.

— Славик, Слава, тебе плохо? Дай-ка, я пульс проверю...

Лидочка стояла на ледяном полу, по-детски поджимая то одну, то другую босую ногу и комкая тонкую рубашечку на своей остренькой девчоночьей груди. Её белокурые прядки падали на глаза, и Лидочка то и дело, потешно кривя губки, сдувала их.

Славик хмыкнул, захлопнул дверь, накинул крючок, подхватил жену на руки, прижал к себе.

— Всё, Лидуша, всё, милая, теперь — ты у меня есть! А скоро и вовсе всё изменится... Все будет о’кей, вот увидишь! Давай-ка спать...

Лидочка быстро, через пяток минут, свернувшись у него под боком калачиком, и правда уже засвистела тихонько носом, сладко причмокивая губёшками, а Славик, глотнувший ещё полстакана, всё равно ворочался и ворочался до рассвета. Череп распирали мысли. План надо было ещё раз отточить, отшлифовать.

Наступил третий— последний — этап операции. О-о-о, он, Славик Дольский, докажет всем и вся, что умный человек — сам кузнец своего счастья. Ведь так, кажется, учили в школе? Прозябают только дураки, олигофрены. Если всю жизнь за медные гроши вертеться физруком по разным сельским школам, мотаться по просёлкам на велосипеде, — уж лучше вздёрнуться на первом попавшемся суку.

А Судьба к нему, Славику, благоволила. Да, да! Она наделила его умом, внешностью, здоровьем. Она, Судьба, так ловко подстроила обстоятельства, словно подталкивала, поощряла: ну, ну же— рискни! Тот же обрез взять: почти десять лет в земле пролежал. Ведь догадался же Славик, будучи ещё сопляком малолетним, стибрить обрез у своей компашки пацаньей и заныкать. Ну подозревали его тогда, ну расквасили нос, зато обрез вот он, спустя годы и пригодился. Пришлось в отпуске специально за ним под Новокузнецк ехать. А все эти придумки с большими кедами, переводом стрелок на стариковских ходиках, махоркой, пробродами по воде до следующей лесополосы... А как подфартило ему, что ни единый человек не увидал его в тот момент, не засёк... А как он выдержал характер: лишь четыре тысячи взял пока, да и то через год, перед отъездом из Глазково...

Нет, его, Славика Дольского, голыми руками не возьмёшь — фортуна на его стороне. Правда, денег оказалось вполовину меньше... И кошмары эти, ох эти кошмары!.. Да ладно, и этих тысяч на много лет с лихвой достанет. А кошмары? Кошмары прекратятся. Он уверен в этом. Он так себя настроил. Липкие кровавые сны преследуют его до тех пор, пока он не откопает деньги. Пока то, что он совершил, смотрится бессмысленным, бессодержательным, зряшным. Но стоит лишь воспользоваться, так сказать, плодами своего дела, так сразу наваждения прекратятся. Он, Славик, в этом уверен. Он так себя настраивает, настраивает и уже почти настроил. Ведь этому в школе учат.

Вся история — свидетельство тому, что цель оправдывает средства. Если человека в принципе можно, если разрешается убивать — преступника, классового врага, неприятеля, — то человека вообще в принципе можно убить...

Ради цели!

8

Славик продумал всё до мелочей, до атомов.

Лидочка родилась 6-го января. Это как раз было воскресенье. Он с утра шутливо-строго погнал именинницу из дома:

— Иди, иди, гуляй, старушка! Я тут должен марафет навести да курицу запечь. Не мешай!

Марафет Славик навёл и курицу вполне сносно в утятнице запарил, но главное — вовремя включил «Юность» и зафиксировал результаты 1-го тиража «Спортлото». Он загодя купил в райцентре 25 карточек «Спортлото 5 из 36», сразу же у всех отрезал части «Б» и «В» и сжёг в печи. Потом двадцать из оставшихся частей «А» исчеркал как попало, и теперь на пяти чистеньких аккуратно замарал во всех десяти вариантах одни и те же числа — 1, 4, 8, 20 и 32.

За деньрождественским столом — а праздновали они по уговору вдвоём, без гостей — Славик вручил молодой супруге подарок: французские духи «Шанель № 5» и 25 заполненных билетов «Спортлото». Он заметил, что духи, купленные в райунивермаге и вызывающие сомнение, привели Лидочку в восторг, карточки же лотерейные интереса особого не вызвали. Он заметил это и усмехнулся.

Во вторник вечером, раскрыв после ужина областную газету, Славик, придавливая дрожь в голосе, как бы равнодушно сказал:

— Ну, что, Лидок, проверим «Спортлото»? Глянь — счастливые номера напечатаны. А вдруг?

Лидочка не сразу нашла игральные бумажки, потом пристроилась рядом с мужем у стола, начала выкликать, как в обыкновенном лото, номера. Славик сверял.

— Нет... нет... нет... нет... нет... Есть! Есть! Есть! Есть! Есть!!!

Славик лицедействовал с вдохновением. Он внимательно всмотрелся в билет и вдруг вскочил, затряс им в воздухе, приплясывая.

— Лидка! И во втором варианте те же числа зачёркнуты! Это значит — двойной выигрыш!.. Стоп, стоп! Ли-и-ида-а, — он театрально вытаращил глаза. — Я же несколько карточек одинаково зачеркнул... Ну-ка!

Они кинулись смотреть, сличать, проверять, перепроверять: действительно — десять вариантов по пять номеров.

— Слава, — испугалась всерьёз Лида, — это ж сколько мы выиграли?

Он пожал плечами, как бы задумался, продолжая спектакль.

— Да вроде за пять угаданных номеров «штук» по десять дают.

— Сколько же это? — прошептала побледневшая Лидочка. — Сто-о-о ты-ы-ысяч?!

— Лида, Лида! — вдруг рассердился-прикрикнул муж. — Остынь! Ни единая душа не должна об этом знать! Понимаешь? Ни единая! Иначе нам житья не будет — и ограбят, и убьют...


9

Через десять дней, взяв отгул, Славик со своей спортивной сумкой поехал как бы в областной центр за выигрышем. Вернулся он через сутки с увесистыми пачками новеньких банкнот.

Жизнь, само собой, сразу перевернулась. Планы, мечты, прогнозы. Славик быстро и легко уговорил Лидочку уехать немедля из постылой Сергеевки подальше. На всякий случай. И решили махнуть они на край света — в Сибирь. Это ж так прекрасно: начать новую жизнь, на новом месте — обеспеченную, красивую, беззаботную...

Славик с Лидочкой обнимались и целовались от счастья, они отплясывали гопака и хлопали в ладоши. Они тут же враз уволились со своих работ, преодолев все уговоры, все сопротивления: нет, нет, нет, у Вячеслава Яковлевича умер дядя в Новокузнецке, оставил ему дом в наследство — надо срочно ехать. Всё барахло Дольские раздали-раздарили, а никому не нужную избу-развалюху решили и вовсе бросить — ещё мелочиться.

Отъезд назначили на 23 января, на будний день.

В последний вечер они чувствовали себя не в своей тарелке — всегда на переломе судьбы душа трепещет и постанывает. Чтобы отвлечься, расслабиться — раскупорили бутылочку «Арагви», выпили на дорожку. Потом включили свой маленький телевизор, который назавтра должен был перекочевать навсегда в дом к Миронихе.

Шла программа «Время». В мире полыхали войны, совершались преступления, кто-то кого-то убивал...

Лидочка счастливо вздохнула, глянула на тугую чёрную сумку и прижалась к надёжному плечу любимого мужа.

— Боже, как же мы счастливо заживём! Как заживём!..

Диктор на экране вдруг ещё более посуровел, напыжился.

— А сейчас передаём Указ Президента Союза Советских Социалистических Республик «О прекращении приёма к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей...»

/1993/
_______________________
«Слово», 1995, 20-27 января.









© Наседкин Николай Николаевич, 2001


^ Наверх


Написать автору Facebook  ВКонтакте  Twitter  Одноклассники

Рейтинг@Mail.ru