Люпфи все возрасты покорны?

Заметки об эпистолярном романе «Люпофь» Николая Наседкина

Любовь — это болезнь, которая требует постельного режима.

Не я придумал — шутка такая есть.

И не могу себе представить, что, например, Тургенев, Гончаров, Чехов, драматург Островский, Мельников (Печерский), Ремарк или Франсуаза Саган не были в достаточной мере осведомлены о таких деталях общечеловеческого недуга.

И не важно, писали ли они свои произведения о любви гусиным пером, карандашом, перьевой ручкой или стучали на машинке, — я не помню, чтобы названные авторы и вообще писатели такого уровня углублялись в подробности этого процесса, скажем так, выздоровления. Не акцентировали на нём внимание. Как в не совсем уж далёком отечественном кино: один-два поцелуя — затемнение на экране, и далее — совсем другие кадры. И неиспорченному зрителю не надо застенчиво отводить глаза.

Николай Наседкин в своём новом, 13-м, произведении «Люпофь» (от слегка поправленного общеизвестного слова), сделанном в форме «электронной переписки двух любовников», «email-романе», идёт своим путем, хотя, конечно же, совершенно неоригинальным в наше удивительное время. Но это дело вкуса и, как говорится, на любителя.

Николай Николаевич никуда застенчиво глаза не отводит, ни свои, ни героев, и совершенно спокойно подаёт ситуации постельного режима — устами (а точнее — email-текстом) Алёши и Алины. Впрочем, и как автор — а точнее, издатель этой якобы переданной ему дискеты с love-мэйлами (как говорили в старину: рукопись, найденная в мусорном контейнере), он вносит в эту физиологию люпфи свою лепту. 360-страничный роман поделён на две части, разбитые на главки с одинаковыми и недвусмысленными названиями (чего ж стесняться!): «Прелюдия», «Коитус», «Оргазм», «Релаксация».

Я не могу привести выдержки или пересказать содержание тех или иных сцен с десятков и десятков страниц, где эта самая физиология с гинекологией имеют место. Дам же, перешагнув через некоторую неловкость, лишь одну из наиболее безобидных электронных цитат (письмо 362-е): «Иди ко мне! Встречаю! Ещё один шаг, и наши губы встретятся, наши тела сольются, ты войдёшь в меня… Твоя истосковавшаяся Аглаюшка» (один из псевдонимов Алины). На той же странице много объясняющая в этих страстях подпись из предыдущего письма (361-го): «Девочка Алина. Голодная». Так вот, это — она ему. Ну и чтоб лучше представить характер люпфи, не удержусь (с тысячами извинений) — ещё одну цитатку. Крик души. Он — ей: «…я тебя ненавижу!!! Ты опять трахалась со своим юным вождём краснорожих! Чтоб ты захлебнулась его спермой!» Это по почте. Электронной. Послание номер 508.

У нас общество ещё несовершенно, и нынешние молодые люди вряд ли будут жить, как обещали нам, при коммунизме. Или при чём-то более хорошем. По причине хотя бы недостаточно высокой культуры. Юноши, даже ещё не прочтя отдельные произведения Эдуарда Тополя, например, используют в диалогах между собой, в том числе с девушками, ненормативную лексику, а иные молодые мамы в присутствии собственных детей допускают нецензурные выражения.

Так вот ладно бы — вульгарность. У Николая Наседкина (в переданной ему email-переписке) идёт, извините, голая эта самая лексика, проще говоря — матерщина. Правда, в некоторых случаях издатель, как бы стесняясь, прикрывает в бранном слове букву или слог многоточием. Но всё равно — очень доходчиво. Популярное же существительное на букву «б» идёт, как говорится, открытым текстом.

Зато на фоне этих непристойностей и простынно-одеяльных (помните: постельный режим?) подробностей очень сентиментально, а потому контрастно звучат обращения наших двух заболевших — влюплённых — друг к другу. Он — ей в 105-м послании: «Сладкое я тебе могу только одно сказать (написать): ты моя сладкая, ты моя вкусная, ты моя конфеточка (так бы всю в рот и спрятал-облизал!), ты моя ирисочка!..» Сколько чувства! Или: «Дружочек, Алина! Лапонька и кисонька. Сю-сю-сю-сюсю-сю-сю-сю!!!!!!» (письмо 192-е).

Она — ему, где-то на второй сотне мэйлов: «Здравствуй, котик!.. Целую в шейку три раза и один раз в носик!.. Цалую и ещё раз цалую. И ещё разок, Лёш Лёшич — цветочек (бля!)». И так далее.

Кстати, года два назад Николай Николаевич в качестве председателя правления нашей областной писательской организации, а также как один из секретарей правления Союза писателей России в популярной тамбовской газете дал расширенную информацию с московского пленума этого правления. Красной строкой проходит через текст, названный «О русском языке замолвили слово», тревога литератора «о самом важном — о духовном: защите, сохранении русского языка». Будущий автор «Люпофи» очень ратовал тогда за литературу, «не замаранную сквернословием, нездоровым интересом к проблемам сексуальных меньшинств, патологии и извращений…»

Как быстро летит время!

Но кто же всё-таки эти неординарные, такие страстные наши влюп(б)лённые?

Очень коротко. Она, Алина, студентка-третьекурсница журфака, курсовая у неё по Достоевскому. Ей двадцать лет. Живёт с родителями, которые, кажется, в шоке не только от электронной переписки, но и вообще… Он, Алексей Алексеевич Домашнев, — интеллектуал: доктор наук, профессор, завкафедрой литературы, достоевсковед и ещё писатель. Пятьдесят лет. Живёт с нелюбимой «крашенной хной женой Дарьей Николаевной», которую Алина с некоторой долей неприязни называет козлихой и которая (супруга) далеко не в восторге от такого не только электронного увлечения мужа.

Непродолжительная история всепоглощающей любви (всего-то месяцев двенадцать) плавно переходит на шестой сотне посланий в историю — драму! — женского коварства.

У Алины, оказывается, появляется некий Колька, хотя какое-то время она это умело скрывала от Лёши, как-то совмещая две переписки, и не только. И идут уже не email-мэйлы, а просто нервная неубедительная скороговорка. В конце концов обманутый профессор, завкафедрой и достоевсковед, страдавший, оказывается, прежде алкоголизмом (случай исключительнейший в научной среде) и объявивший «последние три года сухой закон сам для себя», — нарушил его, уйдя в разгар email-романа в запой.

В итоге Алексей Алексеевич, недавний Лёшенька, переходит (что не очень-то уж убедительно) в категорию рыночных бомжей. Непредсказуемая находка автора! Это перевоплощение подтверждается эпизодом из последней главки «Релаксация», когда мы видим профессора Домашнева на ступеньках кафе-забегаловки с таким же бомжем рядом и пузырьком «Настойки боярышника» в руке. Видит его, случайно зашедшая на базар, и бывшая люпофь: «Алина стиснула зубы, прижала руки к груди и, наклонив голову, прошла…»

«Аптечная дрянь была ужасно крепкой», — замечает в последних строках своего романа автор, имея в виду боярышник. Но уже в послесловии все-таки смягчает: «Главное — что это роман О ЛЮБВИ».

А тут уж, повторюсь, дело вкуса. И — на любителя.

Валерий Седых.